С 1930-ых годов Эрик Линклейтер — один из наиболее популярных британских новеллистов-романистов. Он родился в 1899 году на Оркнейских островах — у северной оконечности шотландского побережья. Линклейтер сперва учился на медицинском факультете абердинского университета, но потом перешел на английскую литературу. В 1927 он стал помощником профессора английской литературы в Абердине, а в 1945 был назначен ректором университета. Эту должность он занимал до 1948 года.
Раннее творчество Линклейтера отличается в первую очередь сугубо шотландскими темами и имеет довольно серьезную полудокументальную основу — например, такие романы, как «Сага о Белом Маа» (1929), «Мужи Нэсса» (1932) или «Магнус Мерриман» (1934). Но его талант имеет и легкую сторону, проявившуюся в романе «Хуан в Америке», написанном в 1931.
Этот роман был плодом двухлетнего академического стажа в США. Именно эта, легкая сторона и вышла на первый план и развилась в серии остроумных сатирических романов, из которых несколько были впоследствии экранизированы. В 1944 Линклейтеру была присуждена медаль Карнэги за его роман «Ветер на Луне». Появились также два тома его автобиографии: «Человек на моей спине» (1941) и «Год пространства» (1953).
Рассказ «Тюленьи штаны», написанный в 1947 году, обладает тоном лаконической фантазии, в то же время прикрывающим серьезное утверждение о состоянии человека. Это — весьма невероятный рассказ, лишь очень вольно основанный на шотландском фольклоре: в нем — более чем в одном смысле — скрытые глубины.
Я не сумасшедший. Необходимо понять это, принять как факт, не подлежащий обсуждению. Несколько недель я болел, но то были последствия шока. Двойного или, вернее, совмещенного: наряду с очевидным потрясением, вызванным жестоким событием, существовала также еще более ужасная необходимость признать материальные улики происшествия столь чудовищного и невероятного, что даже мои здешние друзья, которые вообще-то отличаются необычайной добротой и пониманием, не желают верить, что так оно действительно и было, хотя не могут ни отрицать, ни как-то разъяснить его — то есть — развеять простые и ясные доказательства того, что там осталось.
Я, конечно, очень быстро понял, что произошло; с тех пор я не раз вспоминал, как бедняга Кольридж[1] терзал свой беспокойный мозг — и совершенно понапрасну в его случае — точно такой же вероятностью или, по общему мнению, невероятностью. «Если бы человек мог во сне побывать в раю, — писал он, — и в залог того, что душа его действительно тут побывала, ему бы дали цветок и, проснувшись, он обнаружил бы этот цветок в своей руке. — Да, что тогда?»
А что, если ему снился ад и он проснулся с рукой, обожженной его пламенем? Или хаос и на него глянуло из зеркала чужое лицо? Кольридж глубоко не вдавался в этот вопрос. Он был слишком робок. Но я принял доказательства, и за время болезни серьезно обдумал все случившееся, в деталях и последовательности деталей. Фактически я едва ли думал о чем-нибудь еще. Признаюсь, вначале я был сильно потрясен, но постепенно голова моя прояснилась и я стал лучше все понимать, и поскольку я был терпелив и настойчив — а для этого нужна дисциплина — я могу теперь сказать: я знаю, что произошло. Посредством сознательного интеллектуального усилия я действительно увидел и услышал, что там происходило. Вот как это началось…
— Какая досада! — подумала она.
По огромным естественным ступеням приморского утеса она спустилась к выступу, по которому хотя и с трудом, но можно было добраться до защищенного сегодня от ветра западного склона, залитого послеполуденным солнцем. В начале недели она и ее жених Чарльз Селлин обнаружили проход к этой почти недоступной площадке, глубокой нише на высоте двадцати метров над испещренной белыми прожилками водой. Площадка эта была немного побольше биллиардного стола, место уединенное, как какой-нибудь заброшенный маяк. Дважды провели они здесь несколько блаженных часов. Она не боялась высоты, а Чарльз был безразличен к красотам пейзажа. В блаженстве, которым они наслаждались в этом бельведере над морем, не было ничего вульгарного, никакой физической близости; оба раза она читала «Очерки по биологии» Эалуана.
Между ними установились уже супружеские отношения и не потому, что их взаимная страсть не могла выдержать малейшего промедления, а скорее из боязни, что друзья стали бы презирать их за добродетельность, выведя на этом основании заключение о неких физических недостатках или импотенции. Однако держались они с благопристойной степенностью, и по их поведению на улице или в обществе казалось, что они женаты уже несколько лет. В уединении среди скал они не искали возможности тайных объятий, довольствуясь тем, что солнце грело и золотило их кожу, предоставляя волнам и глухому рокоту моря баюкать пытливый мозг. Сейчас, пока Чарльз писал письма в маленькой гостинице для рыболовов в полутора километра отсюда, она вновь пришла в их «бельведер» из песчаника; через часок-другой сюда придет и Чарльз. Она все еще читала «Очерки по биологии».
Но она заметила, что их бельведер уже занят и притом человеком, вид которого привел ее в сильное смущение. Полная противоположность Чарльзу. Он был несомненно крепкого сложения, загорелый до черноты, необычайно волосатый и к тому же совершенно голый. Сидел он на самом краю скалы, свесив ноги над морем; вдоль его позвоночника сбегала вниз щетка волос, словно темный ремень на спине осла; пучки волос на лопатках напоминали крылья. Не в состоянии от расстройства поступить благоразумно и немедленно удалиться, она задержалась на миг и к своему облегчению увидела, что он не совсем голый. На нем были начинавшиеся очень низко, но все же прикрывавшие бедра темно- коричневые брюки. Но даже и при этом, даже при таком облегчении для ее скромности, она все равно не могла остаться тут читать биологию.
