Стивен Ли
Привкус ненависти
Пролог
Четверг, 27 ноября 1986 года, Вашингтон
Экран телевизора бросал мерцающие отблески на праздничное блюдо, которым Сара намеревалась отметить День благодарения, – готовый обед из индейки, дымящийся в фольге на кофейном столике. На телеэкране толпа уродливых джокеров маршировала по раскаленным от летнего зноя нью-йоркским улицам; их губы выкрикивали неслышные лозунги и ругательства. Выцветшее зернистое изображение подрагивало, как это бывает с кадрами старой кинохроники. Внимание оператора привлек красивый мужчина чуть за тридцать, в рубашке с закатанными рукавами, небрежно наброшенном на одно плечо пиджаке и болтавшемся на шее галстуке – сенатор Грег Хартманн, каким он был в тысяча девятьсот семьдесят шестом году. Хартманн прошел сквозь полицейское оцепление, сдерживавшее напор джокеров, отмахнулся от своих телохранителей, которые пытались удержать его, что-то крикнул полицейским. И, оказавшись в одиночестве между полицией и приближавшейся толпой джокеров, знаками принялся уговаривать их отступить.
Потом оператор заметил в рядах джокеров какое-то волнение, и камера начала бестолково перескакивать с одного смазанного, расплывчатого лица на другое. В центре давки показалась проститутка-туз по прозвищу Суккуба, чье тело, казалось, состояло из жидкой ртути, так как ее облик ежесекундно изменялся. Вирус дикой карты наделил ее сексуальной эмпатией – Суккуба могла принимать любой образ, который казался наиболее притягательным очередному ее клиенту, но сейчас она явно утратила власть над этой своей способностью. И окружавшие ее мужчины с искаженными от вожделения лицами набросились на нее! Рот Суккубы раскрылся в умоляющем крике: обезумевшая толпа, в которой уже смешались и джокеры, и полицейские, рвала ее на части. В этот миг на экране снова появился сенатор – тот остолбенело смотрел на Суккубу. Ее руки тянулись к Хартманну, умоляющий взгляд был устремлен на него. Потом несколько секунд она была полностью скрыта чужими телами. Затем толпа потрясенно расступилась. Камера последовала за Грегом Хартманном: он протискивался сквозь кольцо окружавших Суккубу людей, сердито расталкивая их по сторонам.
Сара потянулась к пульту дистанционного управления. Она нажала на «паузу», и сцена на экране замерла – мгновение, которое определило всю ее жизнь. По лицу женщины текли обжигающие слезы.
Растерзанное тело Суккубы лежало в луже крови; мертвое лицо было запрокинуто, и Хартманн смотрел на него с ужасом – с тем же ужасом, какой испытывала сейчас и Сара.
Ей был знаком этот облик, который Суккуба, кем бы она ни являлась на самом деле, обрела в последний миг перед смертью. Эти девичьи черты навсегда запечатлелись в памяти Сары. У Суккубы было лицо Андреа Уитмен.
Старшую сестру Сары зверски убили в тысяча девятьсот пятидесятом году в возрасте тринадцати лет.
Сара знала, кто долгие годы хранил в своей памяти облик юной Андреа и кто придал ее черты безгранично податливой Суккубе.
– Скотина, – сдавленным шепотом бросила она сенатору Хартманну. – Поганая скотина. Мало того, что ты убил мою сестру, так еще и после смерти не хочешь оставить ее в покое.
Из дневника Ксавье Десмонда
30 ноября, Джокертаун
Меня зовут Ксавье Десмонд, и я джокер.
Джокеры всюду чужие, даже на той улице, где появились на свет, а этот ко всему прочему еще и собирается пуститься в путешествие по далеким краям. В ближайшие пять месяцев я увижу вельд и горы, Рио и Каир, Хайберский перевал и пролив Гибралтар, австралийские пустыни и Елисейские Поля – словом, мне предстоит забраться довольно далеко для человека, которого нередко именовали мэром Джокертауна. Никакого мэра, разумеется, в Джокертауне нет. Это всего лишь район, даже, если угодно, гетто, а не город. Но Джокертаун – не просто участок на карте Нью-Йорка, но, скорее, образ жизни, состояние души. Возможно, в этом смысле мой титул принадлежит мне по праву.
Я стал джокером с самого начала. Сорок лет назад, 15 сентября 1946 года, когда Джетбой погиб в небесах над Манхэттеном и тем самым открыл вирусу дикой карты дорогу в наш мир, я был преуспевающим двадцатидевятилетним банкиром, мужем прелестной жены и отцом двухлетней дочери. Передо мной лежало прекрасное будущее. Месяц спустя меня выписали из больницы – страшилище с розовым слоновьим хоботом посередине лица, на том самом месте, где у меня когда-то был нос. Мой хобот оканчивается семью в высшей степени функциональными пальцами, и с годами я научился весьма ловко пользоваться этой третьей рукой. Если бы мне вдруг каким-то образом вернули так называемый «человеческий облик», полагаю, я воспринял бы это как ампутацию руки или ноги. Наверное, это забавно, но с хоботом я куда больше, чем человек… и неизмеримо меньше.
Обожаемая и прелестная женушка ушла от меня через две недели после моей выписки из больницы, и приблизительно в то же время из «Чейз Манхэттен» уведомили, что в моих услугах там больше не нуждаются. Девять месяцев спустя я переехал в Джокертаун: из моей квартиры на Риверсайд-драйв меня выселили по «санитарно-гигиеническим причинам». В последний раз я виделся со своей дочерью в тысяча девятьсот сорок восьмом году. В июне шестьдесят четвертого она вышла замуж, в шестьдесят девятом развелась, в июне семьдесят второго снова сочеталась браком. Похоже, июньские свадьбы – ее слабость. Меня ни на одну из них не пригласили. Частный детектив, которого я нанял, сообщил мне, что сейчас она со своим мужем живет в Салеме, штат Орегон, и что у меня есть двое внуков, мальчик и девочка – по одному от каждого из ее браков. Сильно сомневаюсь, чтобы кому-либо из детей было известно о том, что их дед – мэр Джокертауна.
