Перебирая четки, Алибала ходил из угла в угол. Сухое пощелкивание бусин, казалось, занимало его целиком, и он ни о чем не думал, как только о мерном, механически расчетливом их перебирании, и прислушивался к сухим щелчкам, которые успокаивали его.
Четки эти достались Алибале от отца. Девять пар бусинок — восемь янтарных, одна из красного коралла. И еще один большой яркий коралл был нанизан сверху четок на обе нитки. На нем мелким арабским шрифтом были написаны три слова, которые при желании можно было разобрать. Сам Алибала не знал арабской азбуки — в двадцать седьмом году, когда он пошел в первый класс, обучение началось по новому, латинскому алфавиту, но знавшие старый алфавит уверяли, что на крупном коралле написано: «Алиаге на память». Возможно, отцу подарил эти четки дед, а может, кто-то другой, а после смерти отца они достались ему, Алибале.
Надо сказать, Алибала долго не брал их в руки — слишком живо напоминали они отца, нелепо погибшего при исполнении служебных обязанностей.
Отец работал проводником товарных вагонов и как-то при сцепке оказался между двумя вагонами…
Алибале было тогда десять лет. От отца остались лишь память да эта вещица, хранившая тепло шершавых отцовских рук, но долго еще четки лежали в шкатулке матери, Тукезбан-халы, а потом шкатулка перекочевала по наследству жене Алибалы, Хырдаханум…
Шло время, повзрослел и постарел и сам Алибала, и четки теперь успокаивающе пощелкивали в его руках.
Перебирая их, Алибала прохаживался по комнате. Ничего иного ему не оставалось. Вот уже два дня над городом гулял дикий северный ветер хазри. Тут, в микрорайоне, на возвышенности, ветер свирепствовал с особенной силой, гнал тучи песка и пыли, ломал тонкие ветки деревьев… Обычно Алибала ежедневно ездил автобусом в город, на бульвар, и несколько часов прогуливался на берегу моря. Там было царство пенсионеров, они собирались в облюбованных тенистых местах, играли в нарды, шашки, домино или шахматы — убивали время, которое в городе некуда деть. Чтобы поехать туда сегодня, не могло быть и речи. И он, как птица в клетке, сидел дома и ходил из угла в угол. А между тем врачи говорили, что надо больше двигаться, больше бывать на воздухе, и Алибала очень верил врачам, твердо выполнял прописанный ему режим…
Задумавшись, он не услышал первого звонка в дверь. Позвонили снова. Кто бы это мог быть? Алибала никого не ждал. Обеспокоенный, он открыл дверь. На площадке стоял мальчишка, сын соседа со второго этажа. Вежливо поздоровавшись с Алибалой, он сказал:
— Завтра седьмой день после смерти моей бабушки. Отец приглашает вас в пять часов вечера к нам.
— Уже седьмой? — потерянно сказал Алибала. Мальчик подумал, что Алибала удивляется, что так скоро наступил седьмой день, и пояснил:
— У нас принято отмечать седьмой день со дня смерти, а не со дня похорон.
Алибала понимающе кивнул головой.
— Да упокоит ее аллах и да будет ее смерть вашим последним горем… Скажи: я непременно приду.
Вернувшись в комнату, Алибала опустился на диван. «Нехорошо получается! Сколько дней, как старуха умерла, а я и не знал об этом, — мысленно упрекнул он себя. — И не сообщили бы — так и не ведал бы, что человек ушел из жизни. А живем в одном блоке… Но эти этажи, будь они неладны, длиннее километров…»
Алибала жил на восьмом этаже девятиэтажного дома. Зивяр-хала жила на втором. Совсем недавно Алибала видел ее на скамеечке перед подъездом блока часто она там сидела… Раскланялись как всегда. Это была тихая, спокойная женщина; не в пример другим старухам, она не вмешивалась во все дела, а тихо спокойно, слегка откинувшись на спинку скамейки и сложив руки на груди, следила за играющими во дворе внуками, чтобы они не слишком увлекались и чтобы никто не обидел их. Наверное, смерть так же тихо и спокойно подкралась к ней.
Была — и нет. Вот так бы каждому умирать! Когда сам человек не мучается и другим мучений не доставляет…
Почти так вот, незаметно, в прошлом году ушла из жизни жена Алибалы, Хырдаханум. Тогда мало кто из жильцов пришел выразить ему соболезнование. Позже, встречая в лифте или во дворе соседей, которые не сочли возможным даже на словах разделить его горе, он немало удивлялся этому. И только когда пошел в жилуправление выписывать покойницу из домовой книги и разговорился там с одним соседом, вдруг осознал, что большинство жильцов в блоке просто не знали о смерти его жены… Да-а… А вот жители их старого квартала узнали о настигшем Алибалу горе, и из центра города приехали все, как один, выразить ему свое соболезнование и сочувствие и по мере возможности разделить с ним печаль.
Уже четвертый год, как переехал Алибала в этот микрорайон. Оба — и жена, и он — были довольны новой квартирой, просторной, удобной, светлой. Две комнаты на двоих — чего еще желать? По вскоре обнаружилось то, о чем они не подумали: в новом доме, куда вселилось свыше ста семейств, они никого не знали и чувствовали себя, как в незнакомом лесу, неуютно и одиноко. Каждый житель укрылся в своей квартире, как черепаха в панцире, и никто ничего не знал друг о друге. Может быть, такое уединение и было кому-то по душе, но Али-бала и Хырдаханум, сколько себя помнили, жили на людях, привыкли к общению и никак не могли привыкнуть к замкнутости и к новому жилью. Сначала думалось, что пройдет какое-то время — жильцы перезнакомятся и между соседями наладятся какие-то взаимоотношения, а может, возникнет и дружба. Но шли месяцы, годы, а ничего не менялось, каждый жил своим особенным мирком, в своей норе. На их лестничной площадке жили три семьи, и только с одним соседом, старым пенсионером Асадуллой-киши, Алибала сблизился, их семьи стали знаться. Жильцы третьей квартиры, молодые супруги, где-то работали, их месяцами не было видно, домой они приходили, кажется, только ночевать, и намерения знакомиться они не проявляли.
