Когда он проснулся, окна были подернуты морозным рисунком, а в комнате стоял колотун. В первый момент он никак не мог понять, где он. Там, дома, в его спальне зимой по утрам всегда было холодно, но в данном случае это была вовсе не его спальня. Считанные мгновения он пытался сообразить, где же он, и наконец до него дошло, что он в этом самом городе. Он вскочил с постели и прошлепал босиком к тому месту, где вечером побросал на стул свою одежду.
Мебели здесь было негусто. У одной стены – кровать, у противоположной – туалетный столик. На деревянном стуле валялась и неряшливо висела его одежда, возле зашторенного окна стояло мягкое кресло. В углу комнаты висел умывальник, но, чтобы принять ванну или душ, надо было выходить в коридор. Он сел на стул, обулся и трусцой подбежал к умывальнику. Этот человек был гигантом: ростом в шесть футов и пять дюймов и весом в двести десять фунтов. У него были огромные ручищи, загорелые и мозолистые, как у фермера. Он намылил лицо, потом набрал в ладони воды из-под крана и погрузил в неё свой массивный нос, выступающие скулы, толстые губы и квадратный подбородок. Смыв мыло с лица и открыв глаза, он бросил на себя взгляд в зеркало, висевшее над умывальником, потом полотенцем вытер лицо и руки.
И подумал, что надо идти в полицию.
Господи, ну и холодрыга же в этой комнате.
Интересно, сколько сейчас времени.
Решительным шагом он подошел к стулу, быстро одел рубашку и застегнул пуговицы, заправил галстук под потертый воротник рубашки, но завязывать не стал, так и оставив оба конца висеть на груди, потом одел плотный твидовый пиджак и, скрестив на груди руки, похлопал себя по плечам и бокам, чтобы немного согреться. Он подошел к окну и раздернул пожелтевшие кружевные занавески. Двумя этажами ниже, под буквами «Меблированные комнаты», пролегала улица. Он хотел по количеству народа на улице прикинуть, который теперь час.
Улица была безлюдной.
Он решил, что в полицию идти надо, но не хотелось заявляться туда в шесть утра. Пусть даже сейчас не шесть, а чуть больше. В шесть, вроде, должно быть темновато на улице. А пусто на улице потому, что сейчас жуткий холод, вот и все. Он не удивился бы, если бы ему сказали, что сейчас девять или даже десять часов. Он задернул занавески, прошел к шкафу и открыл его. В самом низу там стоял старый-старый чемоданчик. Принадлежал он матери, на нем имелась наклейка желто-зеленого цвета с надписью «Ниагарский водопад, штат Нью-Йорк». Она была выполнена в форме полукруга, а посредине белым и голубым был изображен водопад. Мать ездила туда на медовый месяц. Это единственный предмет багажа, которым мать когда-либо владела, и она давала ему этот чемоданчик всякий раз, как он направлялся в город продавать свои поделки из дерева. А приезжал он сюда раза три-четыре в год. На этот раз он впервые приехал сюда в феврале-месяце.
И вдруг совершенно неожиданно он вспомнил, что завтра – день Святого Валентина.
Надо будет послать матери открыточку.
Он достал из шкафа тяжелое зеленоватое пальто, в котором всегда приезжал в город в зимние месяцы, и перенес его на кровать. Потом направился к столику, собрал с него мелочь и ссыпал её в правый карман брюк, взял кошелек, заглянул в него и извлек оттуда деньги, которые выручил вчера, пересчитал их и сегодня для верности, – да, точно, сто двадцать два доллара, – и сунул их обратно в кошелек. После чего подошел к кровати, взял пальто и стал одевать его, поводя при этом своими могучими плечами.
Вот он застегнул пальто и подошел к умывальнику, чтобы посмотреться в зеркало. Выглядел он нормально. Ему не хотелось, чтобы в полиции думали, будто к ним заявился какой-то бродяга.
Да, а где же находится ближайший полицейский участок?
Надо будет спросить хозяйку дома. Как, бишь, её зовут-то?
Если только она уже встала.
И есть захотелось. Не мешало бы малость перекусить, прежде чем идти в полицию.
Он подумал, а не уложить ли в чемодан те немногие вещи, которые лежали в ящиках тумбочки. Или отложить на потом? А, потом упакуется, решил он. Может быть, надо будет послать деньги матери. За этими ста двадцатью двумя долларами – столько работы, столько работы. На них нужно будет прожить до апреля или мая, когда он вновь приедет с товаром в этот город. Не он, так его брат. Так, решено: вещи уложит потом.
Он вышел из номера, запер дверь и стал спускаться по лестнице на первый этаж. Линолеум на ступеньках был старый и местами протерся, это он заметил ещё позавчера, когда снял комнату. Но он и приехал сюда на окраину затем, что знал: здесь проживание обойдется дешевле, чем в центре. Так что плевать он хотел, какой тут линолеум. Кровать что надо, никакой живности в ней не водилось – что ему ещё нужно? Он платил всего-навсего четыре доллара в сутки, дешевле не найдешь – если, конечно, не хочешь ночевать где-нибудь в районе Скид-Роу среди пьяниц и оборванцев.
Квартира хозяйки располагалась на первом этаже в конце коридора. В коридоре было чистенько и легко дышалось. Хозяйка сама мыла и скребла его как раз в тот день, когда он пришел снимать комнату, это было во вторник. И в тот момент он понял, что это чистое заведение и клопов здесь в постелях нет – вещь весьма немаловажная. И мать говорила: смотри, будешь где останавливаться, чтобы не было клопов. Только вот он не знал, как понять – есть клопы или нет. Поймешь, когда ляжешь спать, но будет уже поздно, потому что они съедят тебя заживо. По легкому запаху дезинфицирующего вещества в коридоре он понял, что у этой леди все должно быть в порядке. Она, наверно, обрабатывала чем-нибудь и пружинные матрасы, именно там любят гнездиться клопы. Мать дома, как он помнил, всегда промывала пружинные матрасы нашатырным спиртом, пользуясь при этом зубной щеткой. Почему нашатырем, он не знал. Скорее всего, предполагал он, нашатырь убивал там все подряд. Иногда она опрыскивала матрасы какой-то морилкой для клопов. Мать любила чистоту.
