Она ударила ребенка по черепу чугунной сковородкой. Голова лопнула, словно бледный, спелый фрукт.
* * *
Конечно же, они слышали ее рыдания, но, по крайней мере, оставались снаружи, пока она делала это.
Деревянная дверь скрипнула. Один из мужчин заглянул в комнату.
- Не закончила еще?
- Закончила! - закричала она в ответ.
Здесь не могло быть ни успокоения, ни утешения. Глаза мужчины были жесткими и пустыми.
- Ты же знаешь, что это нужно было сделать?
Она сидела, опустив голову между коленей.
- Да, - прохрипела она. - Знаю...
* * *
Всего за час до этого...
Женщина положила запеленатый сверток на тяжелый стол. Конечно же, они захотят видеть тело ребенка, будут настаивать. Скоро они вернутся, - поняла она, глядя на настольные часы. На печи варился куриный бульон.
Они никогда не узнают, никогда не узнают.
* * *
Но теперь глаза мужчины вопрошающе сузились.
- Разве ты... - начал он, а затем почесал жесткие усы. - В смысле, он не спал, когда ты...
- Нет, - снова прохрипела она. И указала на дровяную печь.
- Угу.
Сейчас в комнату заглядывали другие мужчины, лица у них были мрачными, жесткие глаза полны решимости, хотя и не лишены сочувствия. Но затем те же самые глаза скользнули мимо нее, к столу...
И задержались на свежих пятнах крови.
- Мы знаем, что тебе пришлось нелегко, но это нужно было сделать, - сказал мужчина. - Ты поступила правильно, как и мы все. Но теперь... его нужно похоронить. Один из нас сделает это.
- Нет! - воскликнула женщина надломленным голосом. Пошатываясь, она поднялась на ноги, взяла детский трупик, осторожно, чтобы с него не накапало на пол.
- Я сама похороню его, - сказала она.
Держа в руках сверток, она двинулась вперед. Мужчины молча расступились.
* * *
Джералдин, о, Джералдин, - подумала она. Теперь все кончено. Гробом послужил небольшой деревянный ящик. Отовсюду неслись ночные звуки, сквозь угрюмые деревья сочился лунный свет.
Да. Слава богу, теперь все кончено.
Она копала столько, насколько хватило сил, затем похоронила мертвого ребенка.
Вдалеке беззвучно сверкнула молния. Женщина вздохнула, вытерла с лица слезы и пот.
Да, теперь все кончено. Это конец.
Но все ее мысли и воспоминания возвращались в самое начало. На девять месяцев назад...
... когда появилась та тварь.
Толстолоб облизнулся от такой вкуснятины: Кровь, жир, мокрота из женской «дырки» и солоноватая слизь его собственной спермы, которую он только что слизнул с пупка мертвой девки. Его елда полностью разворотила ее «киску». Какой прикол в том, чтобы трахать деревенскую «дырку» с разорванной шейкой матки и пробитой задней стенкой влагалища? Никакого. Девки в этих местах были, конечно же, хорошенькие, только все какие-то мелкие. Слишком мелкие для Толстолоба.
Его звали Толстолобом из-за врожденной гидроцефалии. Хотя сам он не знал что такое «врожденная гидроцефалия». Тем более, что такое «шейка матки» и «задняя стенка влагалища». Голова у него формой и размером была, как арбуз, огромной и лысой, с большими кривыми ушами, похожими на раздавленные пирожки с картошкой. Ходил слух, что мать Толстолоба померла сразу, как только разродилась им. А еще поговаривали, что, когда процесс родов забуксовал, Толстолоб прогрыз себе путь наружу своими кривыми и острыми, как бритва зубами. Толстолоб верил этим слухам. Возможно, Толстолобом его прозвали еще по одной причине - между ног у него болталась 14-ти дюймовая елда[1]. Честное слово, четырнадцать дюймов в длину, и толще, чем предплечье нормального человека. Ходил слух, что в момент рождения она у него была в боевом состоянии. Да, эта огромная елда стояла у него еще до того, как он прогрыз себе выход из мамкиной «дырки».
Толстолоб верил этим слухам.
Он выжал из себя остатки молофьи, натянул комбинезон и доел мозги дохлой девки. Человеческие мозги, кстати, на вкус был, как теплый подсоленный омлет. Это для тех из вас кто не знает. Толстолоб дюже их любил, как, впрочем, и печень. Это хорошая жрачка. Еще он любил пожевывать кусочек женской груди, пока бродил по лесу, так же, как обычные парни жуют табак.
Однако Толстолоб не то, чтобы искал, кого бы трахнуть. Ничего такого. На самом деле он просто слонялся там, как и в те времена, когда жил в Нижнем Лесу со своим Дедулей.