Али Смит
Свет — в каждый дом
Дело в том, что в этом рассказе мне без тебя никак. Но тебя нет дома. Тебя еще долго не будет.
Какое-то время я стою посреди кухни, не зная, как тут быть, ведь рассказ — вот он, прямо у меня в голове, так что я решаю что-нибудь сделать, решаю помыть посуду. Ее все равно надо помыть (накопилась за три дня), а кроме того, стоя у раковины спиной к столу, можно представить, как ты сидишь на нем, болтаешь ногами, ешь яблоко. Ну вот. Послушай. Произошло вот что.
Начинается с того, что мы с Джеки стоим на автобусной остановке на Трафальгарской площади. (Значит, это произошло довольно давно? говоришь ты позади меня.) Мы сняли с себя рюкзаки; она сидела на своем, а я на свой опиралась, мы были усталые и счастливые — попутешествовали и вот уже почти дома, все еще в возбуждении от того, что мы здесь, на такой знаменитой площади в таком знаменитом городе, пускай всего на полчаса, пока не придет автобус.
Подошла женщина. На ней был платок, плотно повязанный вокруг головы. Это выглядело странно — дождя не было, погода стояла теплая и ясная, хотя дело происходило в конце сентября, темным вечером, в начале десятого.
Рот у нее был четко обозначен на лице прямой линией. Здравствуйте, девочки, сказала она.
Здравствуйте, сказали мы.
Только что приехали в Лондон? сказала она.
Мы рассказали ей, что только что вернулись из Парижа, ездили туда на «Чудо-автобусе», по особому тарифу, туда и обратно всего 7 фунтов, а теперь ждем автобуса, он в полдесятого отходит, хотим навестить мою сестру — она живет с четырьмя сыновьями и мужем под Редингом, — а завтра снова домой, в Шотландию. Мы ведь сами оттуда, из Шотландии, и не просто из Шотландии, а с самого севера Шотландии. Все это мы ей выложили, подробность за подробностью, не дожидаясь расспросов. Стоило одной из нас сообщить одну подробность, как другая добавляла что-нибудь еще. Мы были очаровательны. Мы что угодно готовы были ей рассказать. Наверное, нам было лестно, что из миллионов людей в Лондоне незнакомый человек выбрал для разговора именно нас. Я вижу, вы девочки неплохие. А у меня квартира прямо над «Мисс Селфридж». Прямо посередине Оксфорд-стрит.
Я кивнула. Я знала, где находится «Мисс Селфридж», я до этого уже приезжала в Лондон, на выходные с родителями, и наша гостиница была как раз рядом с Оксфорд-стрит, сразу как повернешь за угол от магазина «Мисс Селфридж».
Вот видите, перебила меня женщина. Хотите, можете завтра утром пойти на Оксфорд-стрит, по магазинам, а потом сесть на автобус и поехать к сестре. Квартирка славная, просторная такая. Места много, а живу я там одна.
Мы обе сказали, что здорово, наверное, в таком районе иметь квартиру.
Да, сказала она. У меня есть проигрыватель и целая куча пластинок. Много самых последних, практически все, что в чартах. Могу вас подвезти. Я как раз на машине — она стоит вон там.
Мы сказали большое спасибо, а я добавила, что сестра нас ждет и уже, наверное, приготовила нам поесть.
Точно? сказала она. Моя машина прямо за углом. А может, вас к сестре домой отвезти? А то знаете, бывает, что автобусы на этой остановке не останавливаются. Бывает, что проскакивают, когда едут по Лондону, а я сегодня не занята. Вам повезло. Так что, отвезти?
На остановке собрались еще какие-то люди. Женщина отступила в сторону. Мы решили, что ее, видимо, легко смутить. Мы сказали до свиданья, спасибо и стали смотреть, как она переходит дорогу.
Какая милая, сказала я Джеки.
Да, действительно, сказала Джеки. Очень милая.
Ну вот. Так мы и стояли, ничего не видя и не слыша, я и Джеки, моя лучшая подруга, моя первая настоящая любовь, под рокочущим камнепадом, под лавиной, которой ничего не стоило похоронить нас, поглотить с каменным безразличием. Наверное, та женщина на вид дала нам — маленьким, отрочески худым — лет четырнадцать-пятнадцать. Наверное, вид у нас был такой, будто мы откуда-то сбежали. Наивные, немытые, в нестираной одежде — после недели, проведенной в дешевых парижских отелях, где в туалетах на полу был сплошь растрескавшийся линолеум с разбегающимися тараканами, где женщина за конторкой улыбалась так, чтобы мы не могли пялиться на дырку на месте ее передних зубов, и говорила нам: да, знаю-знаю, вам, девочки, только лучше, когда одна постель, опять же она и стоит подешевле, а это опять же хорошо, да? На вид мы были достаточно малы, чтобы бесплатно попасть в Лувр, а вернувшись в Лондон, проехать в метро за полцены, хотя на самом деле нам тогда было ближе к двадцати. К тому времени наша любовь-вина длилась уже год с небольшим, год чистейшего заикания и экстаза; я не случайно использую это слово — мы прекрасно понимали, что такое чистота. Мы были высоки и чисты, как Майкл Джексон — его детское «я», поющее «I’ll Be There»; мы понимали такие вещи, как одиночество и желание, и то, как их скрывать, как скрывать свои печали и привязанности. Мы верили в величие чувств, мы верили: в том, что мы чувствуем, должно быть какое-то величие, раз мы чувствуем все это так сильно, несмотря на такой понятный стыд. Я и сейчас вижу наши головы рядом, наши глаза и наши рты, сосредоточенные, красивые, серьезные, словно горностаи; и вижу, как мы рассуждаем о невинных и опасных вещах, например, о том, что самоубийство — это, наверное, хорошо, уж по крайней мере по-настоящему романтично, так поступают все настоящие романтики, ведь люди, конечно же, столько всего чувствуют, когда так поступают.
