Предо мной тетрадь. Обычная школьная тетрадь в сорок восемь листов.
Дневник. Не мой. Но я причастен к тем событиям, что изложены на его страницах, торопливым, не всегда разборчивым почерком.
Когда-то и я писал так, урывками, где и как придется. Это теперь сижу за компьютером и долго думаю, прежде чем пальцы сами начинают скользить (именно скользить), едва прикасаясь к клавишам. Они не успевают за мыслью, а мысль в свою очередь за воспоминаниями, ассоциациями. Многое приходит в такие минуты.
Минуты ли?
Перестаешь ощущать время.
Пальцы скользят, клавиша "шифта" заедает, иногда вместо запятой выскакивает точка, "Word" услужливо подчеркивает красным слова с опечатками и зеленым – слишком сложные для его "мозгов" предложения.
Ничего. Все исправимо. Главное, чтобы не ускользнули воспоминания.
Их трудно выстроить по порядку, мысль блуждает среди ассоциаций, одна картинка из запасников "вспышечной памяти" сменяется другой, приходят обрывки стихов, которые писал когда-то:
…Тетрадь исписанная вкось.
И на десятке фотографий,
Старший сержант внутренних войск…
К делу не относиться. Может, выброшу позже из текста. Это не просто память, – мы с Ланой связаны много теснее и ближе, чем может показаться даже нам самим. Как уже писал однажды: слишком мы разные, чтобы быть вместе.
Долго не понимал: почему? Почему судьба свела нас? Почему Лана ждала меня из армии, ведь мы не обменивались обещаниями, клятвами – просто ждала и все…
Сейчас мы взрослые. Настолько взрослые, что начинаем забывать, как это было, и многое напоминают тетради с пожелтевшими листами.
Пепел от сигареты падает на клавиатуру, рассыпается серым прахом.
Я помню: стояла летняя жара…
Стояла летняя жара, стекла в машине опущены, теплый ветер овевает лицо, асфальт дороги в рытвинах, я веду медленно, огибая особо глубокие выбоины.
Блочная девятиэтажка приближается, растет, она стоит на взгорке, резко выделяясь среди остальных коробок спального микрорайона.
– Лана, я не могу понять, зачем тебе это нужно? Что вообще твориться в последнее время?
Она посмотрела на меня, с укоризной и вызовом.
– Андрюша, ты можешь не задавать сейчас вопросов? Или для нас двести долларов – запредельная сумма?
– Да не в деньгах дело, милая! – Я был задет за живое. – Он же мошенник!
– У него диплом ЮНЕСКО. – Веско возразила Лана.
– Бред!.. – Я отвлекся от дороги. – Хочешь, сделаю тебе такой же на компьютере?
– Давай не будем усложнять? – В голосе Ланы теперь сквозило неподдельное раздражение.
– Ладно. Усложнять не будем. – Я вздохнул. То же упрямый. Действительно, что означают эти двести долларов на фоне наших отношений? Но мое возмущение, неприятие, первая негативная реакция действительно не имела никакого отношения к деньгам. Я материалист. Мы оба родились в Советском Союзе, прошли трудной дорогой становления нашей семьи, которое пришлось на чудовищные для страны девяностые годы, и я в борьбе за выживание растерял остатки веры в людей. Да, именно так, без преувеличений. И потому сейчас видел перед собой не "учителя", как называла его Лана, а обыкновенного мошенника, пройдоху, который не лечит людей, не обучает их тайнам иных, тонких материй, а…
Я мысленно махнул рукой.
Кстати, относительно заезжего, появляющегося у нас в городе лишь периодически "биоэнергетика", я не ошибся. Но об этом позже. Ошибался я по другому поводу, ибо не знал, даже предполагать не мог, куда заведет меня личная дорога самопознания.
Нет. Стоп. Обо всем по порядку.
– Хорошо, – согласился я. – Ты права, милая, не будем спорить. Хочешь учиться – учись. Но я тоже хочу… Познакомится с твоим наставником.
Лана посмотрела на меня с подозрением.
Уж не ревность ли?
Нет. Я не ревновал. Все обстояло много хуже. Невежество и гордыня говорили во мне. Но это сейчас, оглядываясь на пройденный путь, я начинаю анализировать, осознавать подоплеку тех или иных поступков, порывов, мыслей, а тогда во мне крепко засело одно желание – развенчать способности этого "биоэнергетика", разбить вдребезги любое его утверждение с помощью логики и нехитрого приема.
С детства, начиная с пяти лет, у меня случаются регулярные приступы сильнейшей головной боли. Ни один врач на протяжении многих лет ни разу не смог поставить внятного диагноза, толком объяснить, что происходит со мной во время подобных приступов? Ни томография, ни снимки черепа ничего не сказали.
– Зачем тебе встречаться с ним? – Задала закономерный вопрос Лана. – Не доверяешь? – В ее голосе по-прежнему звучали обида и вызов.
– Успокойся милая. Если он так хорош, пусть определит причину моих приступов. Только не говори ему ничего заранее. Он ведь должен сам сообщить мне, что именно не в порядке в организме, верно?
Лана некоторое время молчала.
Я переключил передачу. Машина медленно ползла по крутому подъему дороги.
– Хорошо. Я спрошу Анатолия Викторовича. Думаю, он тебя примет. Только без провокаций, ладно?
Я кивнул.
Трудно изменять жизнь. Особенно когда перемены долго вкрадываются, а потом вдруг начинают проявлять себя, но, задумываясь, понимаешь – нет, не вдруг. Просто в рассудке всегда существует определенная точка отсчета, с которой собственно и начинается осознание происходящего, когда внутренний голос начинает упрямо нашептывать:
