«В октябре прошлого года вблизи станции «Саблино» Николаевской железной дороги был задержан неизвестный субъект, производивший снимки железнодорожного моста. Он оказался германским подданным Фридрихом Гучером. При обыске у него найдены две катушки непроявленных пленок к фотографическому аппарату «Кодак». При проявлении найденных пленок на них оказались изображения мостов Петербурга, Москвы, Варшавы, Киева, Могилева и некоторых других пунктов, имеющих важное стратегическое значение.
На основании этих данных Гучер был предан суду по обвинению в военном шпионстве. Суд приговорил обвиняемого к двум годам заключения в арестантских исправительных отделениях».
Ежедневная газета «Русское слово», 1 апреля 1912 года
– Что у вас в Москве творится, ротмистр?! Чем вы там занимаетесь?! Баклуши бьете?! Вообразили, что вы на курорте?! Я вам устрою курорт!
Ротмистр Акулин-Коньков вытянулся в струнку и преданно выпучил глаза, надеясь на то, что начальство выплеснет гнев, да и успокоится. «Дурак, хоть и с двойной фамилией! – подумал Ерандаков, глядя на подрагивающий ус ротмистра. – Полный дурак, первостатейный. Только и умеет что усом дергать. Вечная беда наша – дураки и дороги. Но дороги-то хоть благоустроить можно, а дураков куда прикажете девать?..»
На одном из совещаний в Огенкваре[1] Ерандаков сказал, что ему нужны не бравые, а толковые офицеры. Контрразведчикам не приходится щеголять выправкой или чудеса джигитовки демонстрировать, они другим берут – умом, смекалкой, наблюдательностью. Как это часто бывает, запомнилась только первая часть фразы, про то, что Ерандакову не нужны бравые офицеры, и стали ему спихивать самых худших, по принципу «Вот тебе, Боже, что нам негоже». Да и не рвались-то умные в контрразведку, ни из армии не рвались, ни из Жандармского корпуса. Служба непонятная, трудная, какая-то малопочтенная, у начальства не на виду и не в чести. Это с точки зрения армейского офицера. А с точки зрения жандармского – и того хуже, дрянь, а не служба. Как выражался предшественник Ерандакова полковник Лавров, первый начальник Разведочного отделения:[2] «Товарищи наши считают, что они дело делают, а мы от безделья клопов по щелям выковыриваем». Дело – это врагов престола искоренять, разных «политических». Во-первых, Отечеству прямая выгода. Во-вторых, «политических» много, они так или иначе проявляют себя, да и агентов к ним внедрено порядочно. В-третьих, за «политику»[3], особенно после девятьсот пятого года, и продвижение по службе получить можно, и награды. А за пойманных шпионов даже не похвалят. Наоборот, ткнут носом в то, что плохо, дескать, работаете, господа контрразведчики, раз враг у вас под носом ухитряется свои дела проворачивать. Плохо! А штат каков? А средства? Контрразведчику повсюду свои люди нужны, осведомители, тайные агенты, глаза и уши. А агентам платить надо, даром никто стараться не станет. Ерандакову бы половину, нет, что там половину – четверть тех денег, которые тратит за год немецкая разведка в одном только Петербурге! Уж он тогда развернулся бы. Но таких средств никто ему не даст, а сам он их больше добывать не станет. Было дело, обжегся…
В бытность свою начальником Нижегородского Охранного отделения ротмистр Ерандаков развернулся как следует – где только мог завел осведомителей, даже в хлыстовских общинах, именуемых «кораблями», были у него тайные агенты. Но вся эта затея требовала много больше тех средств, которые отпускались на расходы. Тогда Ерандаков придумал устроить подпольный игорный дом, нечто вроде мужского клуба без вывески, для разных сословий. Все пристойно, никакого разврата или шулерства. Собираются люди, мечут банчишко или пульки расписывают, с каждого банка процент капает, да и встречи келейные в такой обстановке проводить очень удобно. Никакого вреда Отечеству, одно благо. Подходящий человек на роль содержателя нашелся скоро – разорившийся на аферах с зерном купец второй гильдии Байбаков, дом тоже нашелся подходящий, в тихом месте, не в центре и не на окраине, а там, где надо. И дело пошло. Будучи умелым конспиратором (тому, кто конспираторов ловит, необходимо знать все их уловки), Ерандаков велел Байбакову платить местному приставу положенную ежемесячную мзду, несмотря на то что властью своей мог настоятельно попросить пристава «не замечать и не встревать». Но он считал, что лучше так – чтобы не было лишних разговоров и ущерба делу. Однако лишние разговоры все равно пошли с легкой руки письмоводителя Пересыпкина, змеи, собственноручно пригретой Ерандаковым на груди. Ничего, обошлось. Дельным сотрудникам многое могут простить, но и спрашивают с них строго. Ерандакову почти удалось убедить начальство в искренности своих мотивов. Почти. В результате он был переведен в Петербург, а подлеца Пересыпкина успел собственноручно «законопатить» в далекий беспокойный Чарджуй – послужи-ка там, авось поумнеешь. Донской казак Ерандаков весьма ценил в людях такое свойство, как артельность. Это слово означает уживчивость, умение ладить с людьми, с товарищами, с начальством, с подчиненными. Вот пусть Пересыпкин у сартов
