Дождь лил целую неделю, то припуская во всю прыть, то снова превращаясь в неприятную мелкую морось, липким туманом висевшую в воздухе. За эту неделю остатки сугробов, копившихся во дворе с самого января, почернели и осели, а потом и вовсе как-то незаметно пропали, оставив после себя только кучки почерневшего, неопределенного мусора, скучавшие на раскисших газонах в ожидании дворницкой метлы. За грязными, рябыми от дождя оконными стеклами с утра до вечера висела тусклая серая мгла, нагонявшая беспросветную тоску и пробуждавшая жажду, которую нельзя было утолить ни водой из-под крана, ни чаем, ни тем более кофе. Телефон молчал с тупым упорством глухонемого, у которого пытаются дознаться, куда он подевал зарплату; создавалось впечатление, что проклятая штуковина просто сдохла, превратившись в бесполезный неодушевленный предмет, но в трубке, стоило только ее поднять, раздавалось гнусавое гудение работающей линии.
Легче от этого не становилось — наоборот, в голову начинали лезть неприятные мысли о том, что жизнь, наверное, прожита как-то не так, раз в сорок лет тебе даже не с кем поговорить и телефон для тебя — просто бесполезная игрушка, за которую ты как дурак каждый божий месяц аккуратно вносишь абонентскую плату.
Всю эту дождливую неделю Юрий провалялся на диване — мелкими глотками потягивал водку, курил сигарету за сигаретой, бездумно пялился в экран телевизора и думал о том, что вот такие приступы беспричинной хандры в последнее время случаются с ним все чаще. Если бы у него была работа, хоть какое-то дело, которому он мог бы посвятить себя без остатка, на хандру просто не осталось бы времени. Но никакого дела не предвиделось, да и искать какую-то работу Юрию, положа руку на сердце, не хотелось. Он просто не ощущал в этом потребности — денег на жизнь ему хватало, да и не видел он вокруг ни одного дела, которым мог бы всерьез увлечься.
Во вторник, а может быть, и в среду — когда именно, Юрий уже не помнил — к нему забежал Серега Веригин из соседнего подъезда, с некоторых пор взявший манеру именовать Юрия Филатова другом своего детства, хотя никакой особой дружбы между ними сроду не было. Забежал он не просто так, а по делу чрезвычайной важности — пригласить Юрия на день своего рождения. Юрий пошел, хотя и знал, что делать этого не следует, — зная Серегу Веригина, можно было заранее предсказать, как будут развиваться события на этом, с позволения сказать, празднике. Тем не менее, Юрий решил внести в жизнь хоть какое-то разнообразие, соскоблил с лица трехдневную щетину, нацепил выходной костюм, выкопал на верхней полке шкафа новенькие, ни разу не надеванные часы, с виду точь-в-точь как швейцарские, в прозрачной пластиковой коробочке и даже с каким-то сертификатом, отпечатанным на английском с ужасными ошибками, заметить которые Веригин все равно бы не смог, и отправился в соседний подъезд.
Естественно, все вышло именно так, как он ожидал, и даже еще смешнее. Именинник встретил его на пороге в растянутых спортивных шароварах и застиранной тельняшке с дырой под мышкой, фальшиво обрадовался подарку и сразу потащил за стол. И сам Серега, и его гости (они же родственники) были уже порядком на взводе, хотя Юрий пришел точно в назначенное время. Трезвый Юрий в своем выходном костюме чувствовал себя дураком, и суета, которую устроила вокруг него нетвердо стоящая на ногах жена Сереги Людмила, только усилила это ощущение. Не прошло и часа, как все набрались по самые брови, и именинник затеял драку с шурином, к которой без промедления присоединилась Людмила Веригина, решительно принявшая сторону брата. Толстая теща Сереги наблюдала за дракой, подперев кулаком дряблую щеку, а потом пьяным голосом затянула какую-то песню. Юрий увидел, как пьяный в дым отец Веригина, перегнувшись через разоренный стол, ухватил тестя за грудки, и понял, что пора уходить. Пару раз Юрий уже пытался разнимать Веригина с женой, и приобретенный им горький опыт свидетельствовал: в семейные склоки встревать не только бесполезно, но и небезопасно. Кто бы из сцепившихся родственников ни был прав, виноватым в такой ситуации все равно окажешься ты, самозваный миротворец…
В прихожей, уже взявшись одной рукой за дверную ручку, а другой — за барашек замка, Юрий услышал, как в сортире с шумом обрушилась в унитаз вода. Стукнуло сиденье, щелкнула задвижка, и почти сразу на плечо Юрию опустилась чья-то рука — судя по виду, мужская. В высшей степени нетрезвый голос развязно поинтересовался у Юрия, куда это он намылился. Тот факт, что любопытствующий субъект даже не удосужился вымыть руки перед тем, как хватать его за одежду, оставил Юрия равнодушным, но с него было довольно: привычная тоска навалилась на него, как сброшенный из самосвала бетон. Сил на поиск дипломатичного ответа не осталось, и Филатов, не оборачиваясь, оттолкнул собеседника локтем. Позади послышался глухой деревянный удар, треск и шум рухнувшей вешалки; из гостиной доносились матерные выкрики, грохот мебели и звон бьющейся посуды. Потом там диким голосом заверещала Людмила Веригина, раздался грохот, а пол под ногами у Юрия вздрогнул, как от взрыва, — судя по всему, разошедшиеся не на шутку родственники опрокинули шкаф. Юрий открыл дверь и вышел, даже не обернувшись, чтобы взглянуть, кого на этот раз опрокинул он сам.
