Ах! Выпадают же на нашу долю дни, ради которых стоит и жить и умереть!
Чарльз Диккенс «Наш общий друг»
А ВСЕ МОГЛО БЫ БЫТЬ ИНАЧЕ…
Не забудь она книгу, не пришлось бы возвращаться домой, оставив маму дожидаться в машине с включенным двигателем, пыхавшим выхлопными газами на предвечерней жаре.
И раньше. Примерь она платье утром, тогда бы и заметила, что бретельки длинноваты. И не стала бы мама вытаскивать старенькую шкатулку для рукоделия и в последнюю минуту спасать злосчастную тряпицу лилового шелка.
Или, наоборот, позже. Не порежься она листом бумаги, распечатывая билет на самолет, не потеряйся зарядник для мобильника, не попади они в пробку на автостраде по дороге в аэропорт… Если бы они не проскочили мимо парковки, если бы не искали так долго мелочь для оплаты стоянки: монетки закатились под сиденье, а водители в длинной очереди машин нетерпеливо давили на гудки…
Если бы колесико чемодана не скособочилось…
Если чуть быстрее бежать к воротцам…
А может, все равно ничего бы не изменилось.
Вполне возможно, что сегодняшние многочисленные помехи никакой роли не играли. Не будь их, помешало бы что‑нибудь еще: погода над Атлантикой, дождь в Лондоне, грозовые облака, задержавшиеся на лишний час, прежде чем отправиться по своим делам. Хедли не слишком верит в судьбу; но и в строгую пунктуальность авиалиний она тоже не особо верит.
Когда это самолеты прилетали по расписанию?
Хедли ни разу в жизни не опаздывала в аэропорт. А сегодня, выбежав к выходу на посадку, увидела, как сотрудники авиакомпании запирают дверь и выключают компьютеры. Часы на стене показывали без двенадцати семь, самолет за окнами ушел в глухую оборону, словно бронированная крепость. По лицам окружающих было ясно, что сегодня на этот борт никто больше не поднимется.
Как подумаешь, четыре минуты — не очень и много. Рекламная пауза, переменка в школе, время приготовления еды в микроволновке. Четыре минуты — ничто. В любом аэропорту люди каждый день прибегают к самому отлету. Еле переводя дух, забрасывают сумки на полку и со вздохом облегчения усаживаются на свои места в тот самый миг, когда самолет отрывается от земли.
А Хедли Салливан, выронив рюкзак, стоит у окна и смотрит, как самолет, отвалив от посадочного рукава «гармошки», плавно разворачивается к взлетной полосе.
На том берегу океана отец произносит последний тост, и официанты в белых перчатках начищают серебряные приборы, готовясь к завтрашней церемонии.
Рядом парень с билетом на следующий лондонский рейс, место 18 С, рассеянно жует пончик, осыпая сахарной пудрой синюю рубашку.
Хедли на мгновение зажмурилась, а когда вновь открыла глаза, самолета уже след простыл.
Кому бы пришло в голову, что четыре минуты способны перевернуть всю жизнь?
18:56
по Североамериканскому восточному времени
23:56
по Гринвичу
ДЛЯ ТЕХ, КТО СТРАДАЕТ КЛАУСТРОФОБИЕЙ, аэропорт превращается в камеру пыток.
И не столько страшен сам перелет, когда пассажиров утрамбовывают, словно сардины в тесную железную банку, а потом швыряют в пространство. Мучения начинаются еще в аэропорту: давка, галдеж, в ушах звенит, в глазах все пляшет и расплывается. И все это безобразие со всех сторон огорожено стеклянными окнами, словно ты находишься в каком‑то чудовищном аквариуме.
Хедли, беспомощно застыв у билетной стойки, старалась не думать об этом, как и о многом другом. Снаружи смеркалось. Ее самолет был сейчас уже где‑нибудь над Атлантикой, а внутри словно раскручивалась какая‑то пружина или из воздушного шарика медленно выпускали воздух. На нервы действовали отчасти предстоящий полет, отчасти — сутолока аэропорта, а главное — сознание того, что она опоздала на свадьбу, куда и ехать‑то душа не лежала. От гадкой шуточки судьбы хотелось плакать.
За прилавком столпились служащие авиакомпании, глядя с хмурым нетерпением. На табло уже высветился следующий рейс из аэропорта Кеннеди в Хитроу. До него еще три часа, и, не будь тут Хедли, их смена уже благополучно закончилась бы.
— Прошу прощения, мисс, — служащая авиакомпании почти не скрывала досады, — ничего не поделаешь. Можно попробовать пристроить вас на другой рейс.
Хедли уныло кивнула. Столько времени она втайне мечтала о какой‑нибудь помехе, и вот оно случилось. Правда, справедливости ради надо признать, что ее воображемый сценарий был куда драматичнее: массовая забастовка на всех авиалиниях сразу, эпических масштабов гроза с градом, внезапный грипп или даже корь, — подошла бы любая уважительная причина, чтобы увильнуть от исполнения долга и не видеть, как ее отец поведет к алтарю совершенно незнакомую Хедли женщину.
По сравнению с этим, опоздание в четыре минуты — слишком уж удобный, даже малость подозрительный повод. Поверят ли родители — по крайней мере хоть один из них, — что все получилось не нарочно? Чего доброго, по этому пункту папа и мама проявят редкое для них единодушие.
Хедли сама захотела пропустить репетицию свадебного обеда и приехать в Лондон утром в день венчания. Она больше года не видела отца и сомневалась, что высидит обед, где будут произносить тосты близкие для него люди, друзья и коллеги, где соберется весь маленький мирок, который он выстроил для себя за океаном. Они станут желать ему здоровья и счастья, поздравлять с началом новой жизни. Этого Хедли точно не перенесет. Она бы и на саму свадьбу не поехала, будь ее воля.
