Сказка для потерянных детей
Рассуждать о Толкиене — это покушаться на святое. Есть масса людей, которые изучают тексты Профессора как священное писание и уличают его самого в ошибках в эльфийской грамматике. Есть масса взрослых людей, всерьез шьющих себе плащи из занавесок и строгающих деревянные мечи; людей, требующих записать их национальность в паспорте как «хоббит», и людей, примеряющих к себе звучные эльфийские имена. Все это показывает, что в случае с «Властелином колец» мы имеем дело не с литературой, или, точнее, не только с литературой.
Собственно, «Властелин колец» — это одно из немногих культовых художественных произведений в полном смысле слова, то есть ставших предметом культа и породивших колоссальную субкультуру. Впрочем, на ровном месте субкультура не вырастает; для культа надо еще, чтобы произведение выражало настроение эпохи, ловило то, что витает в ее воздухе, передавало состояние социума. И то, что настроение социума лучше всего выражается детской сказкой, внушает за него определённые опасения. А с другой стороны, и надежду тоже: сказка-то хорошая.
Толкиен в самом деле уловил то, что витало в воздухе. Он изложил основные коллизии ХХ века очень узнаваемо. Именно в ХХ веке впервые в человеческой истории появилось ощущение гигантской тени, нависшей над всем миром. Мрак разворачивается над миром и готов поглотить без остатка все человечество. Раньше Земля была большая — куда-то можно было бежать, где-то спастись, отсидеться; где-то были земли, не тронутые разрушением и варварством. А ХХ век доставил глобальную катастрофу каждому лично, положил ее у круглых дверок хоббичьих норок — не спрячешься, не отсидишься, хочешь — не хочешь, а надо с этим что-то делать.
«Властелин колец» — это история Второй мировой войны, рассказанная для детей. Ровно в той мере, в какой дети могут вместить в себя Вторую мировую войну.
Поэтому в саге Толкиена нет того зловещего диапазона жестокостей, на которые оказалась так щедра история ХХ века; чтобы убедиться, что зло — это зло, его не надо детализировать и живописать. Толкиен вообще относится к злу безо всякой зачарованности, пишет его без удовольствия. Зло у него прежде всего мерзко, а потом уже страшно — воистину христианский взгляд. Зато добро у него привлекательно безо всякого сиропа и блесток.
Толкиен нашел замечательный антураж для современных коллизий, умело вписав их в традиционную для Запада мифологическую парадигму. Это обаятельный и чудесный мир — не такой скучный и страшный, как привычный читателю мир асфальта, бензина и механизмов. Мир Средиземья — живой, дышащий, родной, как райские воспоминания детства, когда деревья были большими и умели разговаривать, оттого и терять его так страшно, и спасти так хочется.
Тень наползает на этот мир, вместе с которым уйдут и норка, и розы, и эльфы, и пони, и драгоценные камни, и серебряные мечи, и фейерверки по праздникам, и никуда не деться — мир надо спасать. В этом огромное отличие книги Толкиена от всей предыдущей героической литературы: героические дела в ней совершаются совершенно негероическими персонажами. В ней есть и неземной красавец с луком, и роскошные воины с мечами и в плащах, а подвиг приходится совершать не им, а нелепому карлику с волосатыми лапками. Великую битву за спасение мира выигрывает не титан, а обыватель. Не ратным подвигом, а терпением и настырностью. В эпосе мстят, завоевывают и покрывают себя славой, а здесь и главная движущая сила не эпическая, а житейская: если я не спасу мир, который люблю, никто его не спасет.
При этом как художник Толкиен не особенно силен: трилогия его весьма однообразна, а иногда и затянута, и долгие переходы по пустошам и горам с тревожными мыслями и одинаковыми диалогами сливаются в одну бескрайнюю усыпительную страницу. И тем не менее, многостраничную сагу читают и взрослые с высшим образованием, и не желающие вообще ничего читать третьеклассники, которые этот толстый кирпич, однако, осиливают, хотя и пропускают половину странствий и диалогов.
Пожалуй, именно с толкиеновской трилогии сказка перестала быть детским чтением. Вся вторая половина ХХ века пестовала сказку в качестве подходящего чтения для умных взрослых — возьмите хоть Ричарда Баха и Сент-Экзюпери; кончилось проклятое столетие всемирным триумфом Гарри Поттера и расцветом кинематографических сказок-блокбастеров, в обойму которых обе культовых саги немедленно и точно вписались.
Такой век, как двадцатый, иной культуры и породить не мог. Он, конечно, дал небывалый взлет цивилизации и технологий, но доброй памяти о себе не оставил и окончился полным распадом. А в мировой культуре возобладало чтение и зрелище для младших школьников. Двадцатый век заставил человека захотеть домой, в детство. На мягкую траву, к лошадкам и баталиям на деревянных мечах и чудесам по взмаху волшебной палочки. Ибо на то, что есть, — глаза бы не смотрели.
Толкиен первым, наверное, научился писать для таких потерянных больших детей, проживших скучное детство, грязную и пошлую юность и безрадостные зрелые годы — и теперь впадающих в детство, потому что хоть там было что-то настоящее.
