1
Она сидела, уронив лицо на руки. Волосы каштановыми кольцами укрыли и руки, и лицо, и едва тронутые загаром плечи. Звонка она не ждала. Она ничего не ждала. Уже минут десять сидела в этой позе горестного отчаяния. В ушах всё ещё звучали злые слова матери: «Он, видишь, не знает! Он, видишь, не при чём!.. Обрюхатить девочку — это он быстро сообразит! Ну, я ему скажу! Напомню про Уголовный кодекс!..»
Надо было встать в передней. Не пустить. Да разве с матерью справишься! Диана Юрьевна. Хозяйка дома. Диктатор! Открыла дверь и крикнула:
— А ты, красавица, сиди! Догулялась…
Слово-то какое — «обрюхатить!» А нет же этого. И быть не могло. Я-то знаю… Эх, не пустить бы, вцепиться в дверную ручку. Пускай бы ударила. Может, опомнилась бы, остыла…
Звонка не ждала. Но только напомнил о себе первый, не к месту весёлый, звук «Тарантеллы». Даша со страхом, а скорее — с надеждой, схватила сотовый.
— Вот, значит, как! Муттер натравила… В суд на меня подаст… Всё, идиотка! Я рядом с тобой не стоял! Я про тебя забыл! И ты забудь! Ориведерчи!
Даша с минуту сидела с зажатым в руке мобильником. Потом осторожно, словно гранату, положила его на стол и плашмя, животом вниз, легла на кушетку. Девушка не плакала, просто лежала совершенно неподвижная, как мёртвая. А правда, может быть, она уже мёртвая? Лежит, распластав руки. Кругом безмолвно стоят люди. И подбегает мать, мама. Она валится на колени, кричит, плачет: «Доченька, кровиночка моя! Да как же я теперь без тебя буду?..»
Даша медленно приподнялась, села, отвела с лица каштановые кудри и, переступая босыми ногами по прохладным половицам, прошла к балконной двери…
2
…Хитрован Жорик (или просто Жорж) сильно обрадовался: вот и попался Витюша-капуша! Классно сиганул чёрный коник на С-5! Теперь и слон под ударом, и с пешкой можно попрощаться. Ишь, разбежалась, ферзём размечталась стать!
Виктор тесно сдвинул рыжеватые брови. Эх, прошляпил!.. Задумался, соображая, как же лучше следовало пойти… А Жорик уже беззаботно оглядывался вокруг. Проследил за голубем, взмывшем кверху, и весело сказал:
— Суши, Витенька, вёсла. Чего на доску глаза пялить — продул партию-то! Лучше вон туда, на четвёртый этаж, посмотри. Дашута-кудрява на балкон вышла. Собирается полюбоваться, как твоя пешка медным тазом накрылась.
Действительно, накрылась. А Даша… Точно — Даша Лушина. Она. Ясноглазая, с такой хорошей, ну просто милой улыбкой!.. Сердце у Виктора будто притаилось. Он не услышал, как оно стучит, зато ясно почувствовал, как оно тоскует.
— Хороша Даша, да не наша, — сказал Жорик. — Ты не видел её парня? Как раньше говорили: молоток! Каратист. На соревнования ездил. Какое-то место занял.
— Второе, — хмуро уточнил Виктор.
— Вниз смотрит. Не на тебя? Может, рукой помашет?
«Чего ей на меня смотреть?..» — грустно подумал проигравший и, в знак поражения, положил своего белого короля набок.
— Ой, гляди-ка, ногу перекинула… Это зачем?
И тотчас в стороне послышался не голос, скорее — крик:
— Даша! Да-а-аша!
Виктор увидел: от первого подъезда бежит мать Даши. А девочка уже и вторую ногу перекинула через балконные перила.
Сбив коленом доску с фигурами, девятиклассник Виктор Лобов кошкой соскочил с лавочки…
3
Он не приходил в сознание два дня. А потом сквозь приоткрывшиеся щелочки век смутно различил пространство окна с желтевшими полосами штор. Тело ощущалось чужим, бессильным. А желание пошевелить рукой окончилось сильной болью. Он застонал. Над ним кто-то склонился и, радуясь, поощрительно сказал:
— Ну, воин МЧС, просыпаешься?
— Где я?.. — с трудом выговорил Виктор.
— В больнице. В реанимации. Что-нибудь помнишь — как сюда попал?
Слова он услышал. И понял: надо на них ответить. Но что? Кому?..
— Мы имя тебе придумали — МЧС. Спасатель.
И — словно вспышка! Не чьё-то склонившееся лицо, не квадрат окна — вдруг чётко увидел летящее сверху тело, ворох волос, раскинутые руки, поджатые ноги с голыми белыми пятками. Он со страхом выдохнул:
— Она живая?
— Она-то жива. А с тобой дела похуже. Рука сломана — это поправим. За голову опасались. Но даст Бог — обойдётся. Помнишь… Кстати, как её зовут? Девушку, которую кинулся спасать?..
— Даша Лушина. В сороковой квартире живёт.
— Прекрасно, помнишь! А в сороковой квартире она ещё не живёт. Пока у нас, в больнице скорой помощи, полежит. Палата номер семь. Через день-два позволим вставать. Счастливо отделалась. Ушибы, вывих плеча. Ни руки, ни ноги не сломаны…
Виктор не заметил, как и когда исчез белый халат доктора. В голове, словно в мобильнике, звучало и пело: «Живая! Живая! Живая!..» И тут же, следом, с коротким, до болевого порога выдохом пришло радостное озарение: «И я живой!»
После этого сознание его не отключалось. Больше никто не ронял тревожного слова «кома». На четвёртый день его перевели в обычную палату. Номер её оказался тоже «4», и Виктор подумал: «А её палата — «7». Разве не может такое произойти — откроется дверь и… войдёт она, Даша?»
Вскоре после обеда, когда двое уже ходячих соседей по палате вышли на балкон в конце коридора, чтобы погреться на тёплом солнышке, белая дверь с блестевшей ручкой в самом деле осторожно приоткрылась, и вошла… мама. Такого выражения на её лице он никогда не видел. В серых глазах, за стёклами очков, были — страх, боль, надежда. Показалось, она не дышала. И ей не хватало сил улыбнуться. Нина Ивановна присела на табурет.
