Совсем чужие

Солнце заволакивалось серыми облаками. Они плыли от самого горизонта нескончаемой чередой.

По небу облака, а по челу думы. Девушка в белой блузке и клетчатой юбке с озабоченным лицом, свернув с дороги, по жнивью вышла к пруду. В руках у нее газеты и связанные бечевкой книги.

Пруд с длинными высохшими усынками спрятался среди высоких берегов. Только подойдя к нему близко, увидишь зеленую лощину, воды пруда и вдалеке — крутую плотину.

Когда-то рядом с прудом стояла княжеская кирпичная конюшня, а вокруг расстилалась дикая степь. Князь с гостями приезжал сюда охотиться на волков. Их много было в разбросанных по степи небольших лесах, заросших кустами терна, малины, смородины. Мужики с криком и гамом гнали волков из леса в степь, а там их преследовали на застоявшихся конях охотники, травили собаками, ловили арканами. Взятых живьем везли к князю в имение, в его собственный зоопарк.

Давно уже степь не служит барским прихотям. Ее заставили родить хлеба. От княжеской конюшни сохранились лишь развалины. Теперь не нагоняют тоску своим протяжным завыванием и волки. Перевелись за ненадобностью.

После войны возле плотины построили птицеферму. Гуси и утки от берега и до берега заполонили пруд, неугомонным гоготаньем оглашают окрестность.

Проходя мимо развалин княжеской конюшни, заросших бурьяном, Марина остановилась и с любопытством посмотрела на эти жалкие остатки барской старины. Она знала, да и кто не знал в селе, как в старинные времена бесчинствовали князь и княжичи. Марине пришел на память страшный случай. Красивая, молодая Таня Быстрова наложила руки на себя из-за барской ласки. «То была неволя, — подумала Марина, — а кто меня-то, дуру, неволил?»

Марина идет на птицеферму. От сильного ветра трепыхается ее широкая юбка, оголяя загорелые стройные ноги. Искоса поглядывая на мальчишек, облепивших берег пруда, она газетами прижала к ноге юбку. Вдоль по берегу шагают телеграфные столбы, поднимаясь на бугры и скрываясь в лощинах. Уныло гудят провисшие между ними провода. Босой чернявый мальчишка, пасущий телят, приложился ухом к столбу, слушает песнь ветра: «Живу-у-у, живу-у-у…» Посмотрела Марина: «Вот чудак, будто радио слушает. Даже про телят забыл».

У камыша ребятишки часто взмахивают удочками, перебрасывая лески поглубже: сильная волна прибивает поплавки к самому берегу.

На птицеферме девушку встретили молодые веселые работницы:

— Мариночка, здравствуй!

Девушка раздала книги и газеты и, перевернув стоявшее рядом цинковое ведро, села на его днище. В другое время она почитала бы работницам газеты, книгу, а сейчас отвела глаза в сторону, примолкла.

— Что с тобой? — подойдя к ней, тихо спросила остроносая и конопатенькая, впрочем не дурная, Люба Шикова. — Ты устала иль нездоровится?

— Устала, — стараясь поскорее отделаться от подруги, ответила Марина.

— А чего же ты мне «Угрюм-реку» не принесла? — с обидой обратилась к ней Нина Бочарова.

— Забыла я, — призналась Марина.

— Про ребят не забываешь, а про нас забыла, — кольнула ее Нина и, вытерев о цветастое ситцевое платье яблоко, аппетитно захрустела.

Девушки заулыбались. Они знали, что Нина ревнует Григория к Марине. Словоохотливая Люба, подмигнув, весело заговорила:

— Поехала я с Гришей сдавать гусей. По дороге догнали старушку. Гриша говорит ей: «Садись, бабушка, подброшу». А она затрясла головой: «Спасибо, сынок, сам подбрасывайся. А мне поскорей надо». И не села. Отъехали мы метров сто, колесо возьми и лопни. Пока Гриша чинил, бабка дошла до дома.

— Анекдот, — сквозь смех заметила Нина.

— Нет, правда, девчата, — уверяла Люба.

«А мне больше не смеяться», — пронеслось у Марины в голове. Она чувствовала себя здесь совсем лишней. Ей хотелось уйти, где-нибудь в укромном месте остаться наедине.

— Довела Марина Григория до ручки, — замети ла Нина.

— С чего ты взяла? — грустно спросила Марина и встала. — Сама сохнешь по нем, так думаешь — и все от него без ума.

Попрощавшись с подругами, Марина пошла домой. Долго ее преследовал нудный скрип качающейся от ветра калитки птицефермы.

На жнивье ветер вздыбил кучу соломы. О доски мостика на пруду гулко стучали волны. Мальчишки поспешно свертывали лески.

За прудом Марина повернула к картофельному полю. Спотыкаясь о комья земли, она подошла к опушке леса. Навстречу ей хлынул хвойный аромат.

Лес, встревоженный ветром, шумел. Низом пролетели касатки и скрылись за кустом.

«Счастье, как птица: мелькнет крылышком — и нет его, — сравнила Марина. — Все его ищут, а редко кто находит. Счастье только улыбнулось. А за эту улыбку теперь расплачивайся чем хочешь, хоть слезами, хоть самой жизнью…»