Совсем чужие - [5]

— Мой Коленька успешно закончил десятилетку. Но молодость безрассудна. Где-то сын пропадал до поздней ночи. Боялась я, что он провалится на экзаменах. Но ошиблась: выдержал.

— Татьяна Михайловна, — перебила ее Марина, прижав руки к груди, не потеряв еще надежду найти сочувствие и поддержку у этой умудренной жизнью женщины, — поймите меня и помогите.

— Да что ты, милочка, глупости мне говоришь, — строго произнесла Татьяна Михайловна, как говорила своим ученикам. — Я Коленьке советовала и тебе скажу: сейчас вам увлечения ни к чему. Серьезного ничего не может быть. Семья помешает учебе, да за это время и не сохранится. Пять лет — срок большой. Много воды утечет, пока институт окончишь. Что было ля вас дорогим — станет школьной забавой, — и бесцеремонно осмотрела Марину, думая: «Угловатая, пришибленная какая-то», — а вслух, заканчивая разговор, сказала: — Ты подумай и поймешь все, — и встала, грозно глядя в огород. — Совести у людей нет! — закричала она вдруг, потрясая пухлым кулаком в сторону соседей. — Опять корову в наш огород пустили.

— Татьяна Михайловна, дайте мне адрес Николая, — попросила у нее Марина, тоже встав со скамейки.

— Я сама, милочка, от него еще ни одного письма не получила, — хитровато ответила она.

Тогда Марина решилась на последнее: сказать ей, что у нее будет внук.

— Татьяна Михайловна… — начала она.

Но та не стала слушать, махнула рукой, схватила висевшие на суку яблони грабли и побежала прогонять с огорода корову, высоко задрав пестрый просторный сарафан, боясь замочить его о сырую ботву картофеля.

— Я тебя все равно дождусь, — с упрямством бросила ей вслед Марина и села опять на скамейку.

Шли минуты, а Татьяна Михайловна не появлялась. Вдруг звякнула в сенях щеколда, и Марина поняла, что Татьяна Михайловна вошла в дом со двора.

— Змея, — зло прошептала Марина, вставая. — Все учителя школы отзывчивые, а эта какая-то зануда… Но ничего не потеряно, — подбадривала себя Марина, выходя из палисадника. — Я сама поеду к Николаю и все ему расскажу. Он хороший, Коля мой, поймет меня. — Но тут же подумала: «Да ведь он и мать — два сапога пара. Николай — под влиянием матери. Она сама сказала, что внушала ему отказаться пока от всяких увлечений во имя учебы. Учеба здесь ни при чем. Просто она хочет составить сыну приличную партию. А я этого никак не пойму…»

И горько ей стало от своего унижения и бессилия.

Перед Мариной, покачиваясь, ползла по дороге длинная тень. Вот она метнулась в сторону, застыла. Марина, поскользнувшись, схватилась за скользкий кол плетня. Ноги подкашивались, едва несли по улице ослабевшее, обмякшее тело. Косые лучи солнца отсвечивались в лужах бледными ликами.

Хмурой тучей поплыли в сознании мысли. Пройдет еще несколько месяцев, и поползет про ее беду по селу слушок. Та же любезная с виду Татьяна Михайловна первая осудит ее: «Сама виновата». И по улице не пройдешь, чтобы пальцем на тебя не показали, не пустили вдогонку ехидное словечко. «Непутевая семья, — скажут. — Сама хозяйка, Анастасия Семеновна, родила в девках, и ее дочь оказалась такой же…»

ГЛАВА ВТОРАЯ

Григорий вечером пришел в клуб. В фойе под баян танцевала молодежь. Ребят мало. Девушки танцевали без них: побойчее — за кавалера, посмирнее — за даму, а остальные сидели возле стены, одна другой лучше. Подходи, выбирай любую.

Григорий пригласил Нину Бочарову на вальс. Он в последнее время подружился с ней.

У Нины родной отец погиб на фронте. Жила она с матерью — Дарьей Ивановной — женщиной рослой веселой и с отчимом — Кондратом Поликарповичем — тщедушным ворчливым мужичонкой. Кондрат Поликарпович в доме жены хотел установить свои порядки. Но беспрекословного повиновения женщин не добился, сам оказался под их влиянием. Особенно он опасался острой на язык Нины.

— Щи-то есть нельзя, кислые, — придирался к жене Кондрат Поликарпович.

— Нина варила, — спокойно отвечала Дарья Ивановна.

И сразу прекращалось ворчание. Кондрат Поликарпович смирялся:

— Ну, может, объедятся…

Встретив Нину на птицеферме, Григорий обменивается с ней шутками:

— Отец здоров?

Поняв, что он здоровье отчима ставил в зависимость от их женского засилья, Нина звонким голосом парировала:

— Отец-то здоров, а вот ты, холостяк непутевый, свихнулся.

В разговор вмешивался кладовщик Никита Степанович Востриков:

— Не цепляйся к Грише. Давай со мной любовь закрутим, осечки не будет.

Нина удивленно вскидывала брови, легонько его осаживала:

— Да у тебя и сил-то мужских нету, ты ведь на одной каше, наверное, сидишь, рот-то беззубый. Жена и то скоро убежит.

Востриков добродушно ухмылялся:

— Теперь не убежит: смирный я стал, грызться нечем.

Баян то звонко заливался, то раскатисто басил. Пары кружились друг за другом.

Нина, полузакрыв глаза, плыла по кругу умиротворенно. Лицо у нее довольное. На розовых губах — благодарная улыбка. Пышная коса развевалась, привлекала взгляды женихов, бередила их сердца.

Григорий танцевал рассеянно, часто сбивался с ритма. Глаза его внимательно искали милое лицо. Но оно не появлялось.

Кинокартину привезли, но радость посетителей клуба омрачилась: киномеханик Федор Колотушкин нетвердо держался на ногах, и его начальство отстранило.