Я не собираюсь рассказывать свою историю. Не уверена, что хочу делиться ею – или своими чувствами – с чужими людьми, на веб-сайте. Лицемерием отдает. Будто пытаюсь привлечь к себе внимание. Однако у меня есть кое-какие мысли, а для обычных писем вы адреса не даете.
Интересно, выбирая имя сайта, вы хоть на минутку задумались: всегда ли рассказать о своей беде – оптимальный вариант? Как только кому-нибудь что-то расскажешь, это «что-то» становится более реальным. Зачем же вспоминать тот ужас, которого лучше бы в твоей жизни не было, да еще и выпускать его на волю, чтобы кошмар снова и снова проворачивался в головах твоих знакомых? Я ни с кем не стану делиться своей так называемой историей, а значит, справедливость не восторжествует и виновные не понесут заслуженное наказание. Мириться с этим временами бывает трудно, и все же цена за то, чтобы не провести остаток жизни с клеймом жертвы, не слишком велика.
Ах, прошу прощения. Мы ведь не жертвы, мы «выжившие». На мой взгляд, определение странное. Меня никто не пытался убить. О выживших людях стоит говорить в связи с крушением самолета или ядерным взрывом – в таких катастрофах обычно погибают все. Изнасилование в большинстве случаев жизни не угрожает, и потому подтекст некоей избранности в этом слове явно снисходителен. Дарит фальшивое утешение.
Впервые попав на ваш сайт, я рассчитывала прочесть что-нибудь такое, от чего мне станет лучше, а вышло совсем наоборот. Почему большинство ваших корреспонденток используют одни и те же до тошноты пафосные выражения: благоденствовать, поделиться и исцелиться, смеяться сквозь слезы, восстать из пепла и т. п.? Смахивает на тексты песен из плохого альбома металлического рока. И хоть бы одна призналась, что нет у нее надежды когда-нибудь оправиться от того, что с ней случилось.
Наверное, это ужасно, но я завидую многим из тех, чьи истории вы публикуете на сайте. Да, завидую женщинам, что пострадали от бессердечия приятелей или слишком много выпили на первом свидании. Они-то по крайней мере знают причину и могут сделать выводы. А на меня напал человек, которого я ни разу не видела – ни до, ни после. Он похитил меня средь бела дня; он знал обо мне все: как зовут, где живу, кем работаю. Представления не имею, откуда он узнал. Представления не имею, почему выбрал именно меня, куда увез, кто были те, другие люди. И все, довольно. В детали вдаваться не буду. Хотя, быть может, тогда вы лучше поняли бы то, что я сейчас вам скажу.
На одной из страниц вашего сайта, названной «Что такое изнасилование?», опубликован целый список определений, последнее из которых звучит так: «Любое деяние, связанное с сексуальным устрашением». И далее: «Вовсе необязательно, чтобы имел место физический контакт, – иногда достаточно непристойного взгляда или замечания, чтобы осквернить женщину». Когда я прочла эти слова, мне захотелось пристукнуть их автора.
Уверена: вы осудите меня и не одобрите это письмо, но все равно отправлю. На мой взгляд, очень важно показать, что не все жертвы насилия одинаково думают и относятся к случившемуся.
Понедельник, 3 апреля
Я бы все объяснила, если б только ты был рядом. В этот самый момент я нарушаю данное тебе обещание – единственное обещание, потому что ты больше никогда ни о чем меня не просил. Ты помнишь? Конечно, помнишь. В твоем голосе не было и намека на шутку, когда ты сказал: «Я хочу, чтобы ты дала мне одно обещание».
– Какое? – Я резко приподнялась, опершись на локоть, – в порыве быть тебе полезной даже кожу обожгла о желтую нейлоновую простыню. Твоя нетребовательность поражает меня, и я всегда счастлива возможности дать тебе хоть капельку больше. – Для тебя – все что угодно! – добавила выспренно, с торжественной миной. И рассмеялась. Обещание – это ведь все равно что клятва, а мне так хочется, чтобы мы были связаны клятвами. Хоть какими-нибудь.
Ты улыбнулся моему шоу, но лишь мимолетно. Ты вообще очень серьезен в постели. Неизбежное скорое расставание для тебя – трагедия, и ты всегда выглядишь как человек в ожидании катастрофы. После твоего ухода я обычно плачу. (Само собой, ты не в курсе – еще чего! Будь я проклята, если стану поощрять твою склонность к тоске.) Зато пока мы с тобой вместе в «нашей» комнате, я всегда словно под кайфом от сильнейшего наркотика. Кажется невероятным, что мы опять расстанемся. Кажется, на этот раз встреча будет длиться вечно. Собственно, в некотором роде так оно и происходит. Потому что когда я возвращаюсь домой, готовлю спагетти на кухне или вырезаю римские цифры в мастерской, то меня на самом деле там нет. Я по-прежнему в комнате № 11 мотеля «Трэвелтел», где жуткий синтетический палас цвета ржавчины колет ступни, как щетина зубной щетки, а матрацы на двух сдвинутых кроватях – и не матрацы вовсе, а куски толстого оранжевого поролона вроде тех, что устилали пол спортзала в моей школе.
Наша комната. Знаешь, когда я поняла
