Знаете ли вы, кто такие «эринии»?
Я не удивлюсь, если даже культурный человек пожмёт плечами да и ответит, что слыхом не слыхивал об «эриниях».
Понятное дело, кому сегодня интересны какие-то богини судьбы, изобретенные коллективным гением древних греков?
Современному человеку на перевале веков – какое дело ему до того, что в одном из греческих мифов жена подбила любовника отправить супруга в царство мертвых?..
Убиенный муж был героем Троянской войны, каким-то царём.
Забавно, что и в легендарные времена нравы были всё те же: муж возвращается домой с войны, а у жены – любовник. Жена организует убийство собственного мужа, а сын, в намерении постоять за честь отца-героя, проделывает то же самое с матерью.
Кстати, вы можете мне объяснить, отчего у нас так повелось: называть жену собственной? Талдычим да талдычим: собственная жена, собственный муж… А кто-нибудь задумался по-настоящему: что это такое? Жена – она что – твоя собственность? Или часть тебя? Или что-то такое, что можно беречь и холить, а можно – коли так вышло – отрезать безжалостно, словно больной орган?.. Э, братцы, тут такая хитрая материя, что сразу и не сообразишь!..
Так вот, греки…
После всех этих преступлений виновники – то есть жена и сынок – попадают на суд к богиням судьбы эриниям, и те начинают судить. ( О любовнике речь не идёт, потому как – законы крови. А любовник – что? – им всегда любовница вертит.)
Эринии судят, как положено, – по закону. То есть, по их древнему греческому закону. Взвешивают, как говорится, на весах правосудия.
И на этом допотопном суде выясняется, что грех сына гораздо тяжельше, нежели преступление жены.
Помню, меня это поразило.
Оба убийцы, но один, то есть одна, – виновна меньше.
Вы понимаете – почему?
Вот-вот, если крепко призадуматься, становится понятным – почему. Кровь, господа, беспощадный закон крови!
Сын ведь убил свою мать, своё единокровное существо, а она укокошила всего лишь чужого мужчину, пусть он тридцать три раза её муж и отец её детей.
Чужой – и всё тут. А вы говорите, собственная жена…
Впервые я прочел это странное слово – эринии – в письме моей дочери.
Она тогда начала учиться в Англии в юридическом колледже. Она была в восторге, в восхищенье – от страны, от лицея, от студентов, от преподавателей, от всего, что окружало её в этом новом мире, – и следы этого восхищенья-упоенья были рассыпаны по письмам, которые она присылала еженедельно по Интернету.
Теперь, когда я сижу в следственном изоляторе по вздорному обвинению в убийстве собственной жены, – я часто думаю, что это слово – эринии – появилось в дочкином письме из Лондона совсем не случайно, тут был какой-то намек судьбы, да я его не сумел понять…
Когда я думаю о своей жизни, когда я смотрю на своё прошлое с нынешней моей высоты, я всё-таки не понимаю многого, очень многого.
В школе я учился прилежно, однако до диплома с отличием не хватило пустяка.
В университете я просиживал лекции на передней скамье, мозоля глаза профессорам, зубрил конспекты, однако тянул только на середняка.
Каждый шаг в моей карьере давался мне с большим трудом. Правда, до поры о времени я не понимал этой своей особенности, – добиваться всего упорным трудом. Я считал это нормой, я полагал, что жизнь даётся нелегко всем.
Мне открыла глаза моя собственная жена.
Ну вот, опять. Как легко срывается у нас с языка: собственный муж, собственная жена… Разве чужой живой человек – наша собственность?
Вот, примеру, моя жена. Говоря откровенно – мы с ней разные люди. Она личность яркая, натура энергическая. Иной раз я спрашиваю себя: и как это мне в молодости удалось заполучить её?
И вот моя собственная… в общем, именно моя жена постаралась, чтобы я не заблуждался на свой счет.
Вся моя молодость прошла как в бреду, в тумане, в этих финансовых канцеляриях, день за днём, месяц за месяцем, год за годом – в борьбе за кусок хлеба для моих девочек, жены и дочки.
Какая-то ясность настоящего, какие-то осмысленные впечатления начали проступать лишь в девяностые годы, когда появились небольшие деньги, когда начали выбираться из нищеты, позволять себе мелкие радости жизни в виде красивых вещей или поездок на море. Я имею в виду девочек – жену и дочку. Я на море так и не побывал. Да и на что оно мне – море? Можно прожить и без него. Лишь бы девочкам было хорошо. Мне самому – много ли мне надо?
Тогда-то и начались эти её колкости, эти подначки – прямо мне в лицо.
Все обычно происходило так.
Я прихожу с работы. Жена на кухне, молчит, курит, смотрит на меня каким-то чужим взглядом, а потом говорит.
Ну, например:
«Ты, по-видимому, и есть то самое молчаливое большинство, которое определяет нашу жизнь…».
Или:
«И как это ты сумел заставить всю контору жить в своём ритме? Ведь есть же у вас эмоциональные, энергичные люди?..»
Жена всю жизнь занималась историей искусства. Всякие, знаете ли, рококо, озёрная школа или какой-нибудь экспрессионизм. Ей было невдомёк, что и в сухой бухгалтерии-экономике может быть своя поэзия. И такой вот чувствительной, тонкой натуре – уютно ли в наши торгашеские времена? Библиотека, лампа, фолиант, художественное полотно, а вокруг – этот развал, эта барахолка, эта унизительная зарплата в музее – на одну ходку в магазин.
