Семнадцатилетние мальчики погибают в автокатастрофах. Они умирают от менингита, редких форм рака, кончают с собой. Однако в большинстве случаев семнадцатилетние мальчики вообще не гибнут. Они переживают этот возраст, в дальнейшем избавляясь от неловкости, озлобленности и ненависти к самим себе.
Бен Хатто был как раз таким семнадцатилетним мальчиком, готовым взорваться от злости. Он злился на родителей — они разрушили планы на каникулы; злился на сестру — та второе лето подряд путешествует с кем-то из своего колледжа; злился на школу, на жизнь, на все остальное.
У Бена не было подростковой неловкости, но он компенсировал ее отсутствие ненавистью к себе, зациклившись в настоящий момент на своей безнадежной влюбленности в Элис Шоу, героиню явно не его романа, которая думала о нем только как о друге, если, конечно, вообще о нем думала. А сегодня кто-то напрямую спросил, не втюрился ли Бен в нее, и вот сейчас перед ним стоял выбор: или слабовольный панический отказ, или принародное унижение.
В угасающем свете дня Бен лежит на кровати, голова на подушке, в наушниках пульсирует металлический рок, и мир его на грани безысходности. Он поел рано. Родители внизу, наверное, уже закончили ужин, вряд ли даже подозревая, что сын дома.
Закрыв глаза, Бен думает, что следующие пару недель ему явно придется игнорировать Элис. Если кто-нибудь что-то заподозрит, остальные тут же обо всем узнают, и он станет предметом насмешек. Поэтому Бен будет с ней холоден, а за лето возьмет себя в руки — и тогда, вполне вероятно, факт, что ему нравится такая красавица, уже не покажется столь нелепым.
Вполне вероятно.
Лежа вот так, он еще может верить, что достаточно симпатичен, достаточно хладнокровен, достаточно интересен для такой девушки, как она. Бен в состоянии разговаривать с Элис и выражать то, что хочет выразить, то, что чувствует, а не выдавать мешанину слов, которая у него обычно получается. Лежа вот так, он может быть тем, кем хочет.
Проблемы появляются, когда Бен выходит за пределы границ этой безопасной комнаты — с ее постерами, музыкой, книгами, — будто его индивидуальность всегда остается в плену привычного окружения. Как ему хочется уйти отсюда, оставить этот дом… но только чтобы ничего не развалилось на части, он мог выразить себя, быть крутым и спокойным.
Трек закончился, и за две секунды паузы Бен услышал, как скрипнула дверь. Он не открыл глаза, слушая следующую композицию. Единственное, чего ему сейчас хотелось, — чтобы посетитель, кем бы он ни оказался, поскорее ушел. Секунду Бен надеялся, что это не кто-то из родителей. Глупо, конечно, но если бы вдруг здесь появилась Элис, она имела бы шанс узнать его таким, какой он есть на самом деле… и тогда дела могли пойти совсем по-другому.
Бен открыл глаза. Это не родители. Потребовалась еще секунда или две, чтобы рассмотреть стоящего над ним человека. Подросток не знал, кто это такой, и не понимал, что именно написано на лице незнакомца — то ли сожаление, то ли готовность сообщить плохую новость.
Их глаза встретились. Совсем растерявшись, Бен потянулся, чтобы снять наушники. Одновременно незнакомец стремительно поднял руку.
Наушники остались на месте, музыка продолжала греметь, а юноша почувствовал, как что-то сильно ударило ему в голову.
Это было последнее, что он ощутил, потому что Бен Хатто только что стал статистикой, той ее частью, которую представлял пока он один: подгруппа семнадцатилетних мальчиков, застреленных профессиональными наемными убийцами у себя дома.
Киллер спустился по лестнице и миновал кухню, где на полу у открытой посудомоечной машины лежала Памела Хатто. Капли ее крови забрызгали свежевымытые тарелки, которые она расставляла на полке.
Убийца прошагал по коридору, аккуратно переступив через лужу крови Марка Хатто; та растеклась за несколько минут, что прошли с момента, как его застрелили. Киллер аккуратно закрыл за собой входную дверь, сел в машину и уехал.
В доме было тихо, только слабый металлический шум доносился из наушников Бена — призрак жизни, как и свет, который горел повсюду. Со стороны так оно и казалось — все в порядке, дружная семья с хорошим достатком мирно проводит дома летний вечер.
Этот достаток был также заметен в величине участка; определялся он и по множеству фонарей, освещающих редкие садовые насаждения. Богатство было приватным, ненавязчивым, как раз таким, чтобы оставить смерть незамеченной, а мертвых — непотревоженными на всю ночь.
И все-таки землетрясение состоялось, пусть медленно, но ударные волны уже стали рябью расходиться от эпицентра — дома Хатто, разрушая стабильность жизней тех, кто далеко отсюда.
В нескольких ярдах от горы трупов ближайшие соседи занимались обычными делами, не догадываясь об отвратительной адреналиновой лихорадке, которая охватит их в последующие двадцать четыре часа, когда легионы телевизионщиков, журналистов и фотографов до неузнаваемости преобразят спокойный район.