Вот уже несколько дней репортеры вынюхивали подробности. Газеты публиковали кричащие заголовки. Подозрение в употреблении наркотиков и нарушении закона угрожало любой знаменитости из числа тех, что собрались в этом небольшом городке Орегона. Собрались все, кто должен был принимать участие в съемках этого отнюдь не рядового фильма, – события такого значения никогда прежде не происходило в Лагранджвилле. В Лосином зале многие годы отмечали исключительно тихие семейные праздники, но сегодня его стены сотрясали громкие, нестройные звуки музыки. Горожане и фотокорреспонденты запрудили всю главную улицу: люди разглядывали свои отражения в зеркальных стеклах проезжающих лимузинов. Все ожидали чего-то совершенно из ряда вон выходящего, чего-нибудь сугубо голливудского, что пока еще не произошло, но обязательно должно было произойти. Как бы там ни было, но, несмотря на обилие статей в газетах, интервью, множество паппарацци, никто и не догадывался, как близко к истине подошел «Инкуайерер», напечатавший заголовок: «ЗА ТАКУЮ ВЕЧЕРИНКУ МОЖНО БЫЛО И УМЕРЕТЬ».
Энджел Демарко выбрался из недр лимузина. Сквозь туман сигаретного дыма и пелену дождя он разглядел толпу, собравшуюся с той стороны улицы. Безликие фигуры теснились за желтой лентой, протянутой полицией.
– Это же он! Это Демарко!
Защелкали фотокамеры и ослепили его яркими вспышками. Дождь казался каким-то ненастоящим, словно кто-то мелкой кистью нарисовал эти серебряные капельки; цвет луж на черном фоне асфальта казался совершенно невероятным.
– Энджел... Туда смотри, туда! Энджелэнджелэнджел... Восторженное обожание толпы волной охватило его.
Боже, как он любил свою славу! Он глубоко затянулся сигаретой и медленно выпустил дым. Затем одарил их своей знаменитой Улыбкой – той самой, которая была напечатана в «Пипл» на прошлой неделе: журнал еще назвал ее «улыбкой в 20 000 мегаватт». Он поднял руку и помахал толпе. Вокруг него, поднимаясь в воздухе, змеился табачный дым.
Энджел отошел в сторону, чтобы дать возможность своей подружке (у него вылетело из головы ее имя) выйти из машины.
Она сделала это нарочито медленно. Сначала из полумрака показалась длинная стройная нога в черной туфле на высоком каблуке. Каблук громко щелкнул об асфальт. Затем взорам открылась высветленная перекисью желтоватая копна волос и роскошный бюст. И только после всего этого из машины выбралась она сама. Инстинктивно повернулась к толпе, слегка одернула свое розовое обтягивающее платье, улыбнулась и помахала рукой.
Энджел не мог не отдать ей должное: эта женщина знала, как подать себя публике.
Он взял ее за руку и потянул за собой, в сторону восхищенной толпы. Ее идиотские каблуки, громко цокая, скользили на мокром асфальте, однако вскоре этот звук потонул в оглушительном реве. Поклонники наконец поняли, что он направляется к ним.
Девчонки визжали, тянули к нему руки. У иных были, казалось, знакомые лица: веснушчатые, круглые, как у тех подростков, которые прогуливали уроки, желая посмотреть его съемки. Они каждый день окружали съемочную площадку, теснясь за ограждением; они визжали, хихикали и плакали каждый раз, стоило ему выйти из своего трейлера дли п.смок очередного эпизода.
Они ни о чем его не просили – эти обожатели, сбившиеся за желтой лентой. Единственное, чего они хотели, – это видеть его рядом, и Энджелу нравилась эта абсолютная преданность. Он мог выйти из себя, он мог быть наивным и эгоистичным – им это было безразлично, их волновало только то, что он делал на экране. Он одарил толпу широкой, самой сексуальной своей улыбкой и так медленно повернул голову, что каждой женщине в толпе на мгновение показалось, будто он смотрит только на нее одну.
– Энджел, можно получить ваш автограф? Вам нравится Лагранджвилль? Когда фильм выйдет в прокат? Собираетесь ли вы показать его первый раз здесь?
Как всегда, вопросы сыпались один за другим. Некоторые он хорошо слышал, другие сливались в невнятный шум. Но он знал, что это не важно: поклонники не хотели слышать ответов, им просто хотелось быть рядом, ловить на себе отблеск его голливудского сияния, которое сегодня осветило их серую заурядную жизнь, – пусть ненадолго.
– Энджел, нельзя ли сфотографироваться рядом с вами?
Оторвав взгляд от листа, на котором он только что расписался, Энджел посмотрел на обратившуюся к нему девушку. Она была невысокая, круглолицая, полненькая, с каштановыми вьющимися волосами.
С одного взгляда он понял, кто перед ним – одна из тех девушек, которых никогда не приглашают на самые заманчивые вечеринки и которым стоит больших усилий делать вид, что им это безразлично.
Все это было ему хорошо знакомо. Даже сейчас, когда прошло уже столько лет, он помнил, что значит быть подростком-изгоем. Как это тяжело и больно.
Энджел улыбнулся девушке и увидел, как глаза у нее стали круглыми от изумления. Она уставилась на него с такой смесью удивления и обожания во взгляде, что Энджел почувствовал, как приятное тепло растеклось по всему телу, словно от наркотика.
– Почему бы и нет, дорогая.
Освободившись от руки своей спутницы, Энджел пролез под заградительной лентой. Он сразу почувствовал на себе множество рук: люди трогали его пиджак, волосы. Прежде его очень раздражали эти непрошеные касания, однако он приучил себя терпимо относиться и к таким проявлениям симпатии, иногда это было даже приятно, если, конечно, не заходило слишком далеко. Он обнял девушку и слегка притянул к себе, чтобы оба они оказались под навесом старого кирпичного здания. Другая девушка, долговязая и нескладная, быстро щелкнула фотоаппаратом.
