Впервые они встретились на активе землячества: десантник и морпех. Десантник работал механиком на автобазе, примкнул к сообществу недавно, пообещав бесплатно ремонтировать служебный автомобиль, после чего сразу стал своим человеком. Тридцатипятилетний морпех, сотрудник известной торговой компании, имевший опыт работы в комсомоле, в землячестве считался завсегдатаем, поэтому давно возглавлял молодежную секцию. Он младше десантника на двадцать лет, но что значит разница в возрасте там, где нет званий и должностей. Поэтому их и называли запросто, по-свойски — Десантник и Морпех!
Все, кто объединялся в землячества, ставшие модными лет десять — двенадцать назад, в столице оказывались по-разному: кто приезжал на работу, кто после учебы, удачно женившись или выйдя замуж, навсегда оставался в Первопрестольной на зависть родным и знакомым из глубинки. Жизнь сложилась у каждого своя, но всех приезжих мучила ностальгия по оставленной малой родине. Поэтому любое упоминание о ней тотчас навевало воспоминания. Новые москвичи всегда были необыкновенно рады встречам с земляками из родной области, не говоря уж о родном городе или селе. И Десантник с Морпехом не были исключением.
Если во время первой встречи они лишь приглядывались друг к другу, то во вторую начали подначивать, занявшись извечным спором десанта морского с десантом воздушным. Каждый представитель этих родов войск считал себя, несомненно, авторитетнее и готов был это доказать кому угодно. В этом и они не отстали от других. К концу встречи в офисе землячества, закончившейся традиционным застольем, вполне созрели для выяснений отношений и шутливо поборолись на руках, для начала согласившись на ничью. Когда же неожиданно выяснилось, что они родом из соседних сел: Десантник из Коммунара, а Морпех из Борьбы, — все изменилось, потому что между их селами жила старая вражда. До революции 1917 года названия они имели иные, но с приходом к власти большевиков религиозные названия отменили, церкви в них поломали, и все это делалось неспроста, так как села эти когда-то стояли на Засечной черте, поэтому и получили расплату за казачье прошлое. К казакам их давно не причисляли, но дух государевых поселений, свободных от крепостного права, прижился раз и навсегда, и, какие бы перевороты и войны ни проносились по стране, какие бы реформы ни затевались — ничто не могло уничтожить в потомках горделивый дух. А где казаки — там и уклад жизни особый, не похожий на прилегающие районы. Там, к примеру, чужой человек пройдет по иному селу, и никто с ним не поздоровается, а в Коммунаре да Борьбе каждый доброжелательно поклонится, даже дети и старики. И еще отличались эти два села от окрестных традицией кулачных боев. Вплоть до середины прошлого века на Крещение и Троицу сходились бойцы и мерились силой и ловкостью.
Десантник с детства помнил, как сшибались стенка на стенку. Зимой бились свои — один край на другой, а на Троицу собирались у пограничной речки Бродницы и ждали, когда из-за нее прибудут ловченные мужики из Борьбы. И едва те переходили мост, как обе стороны вступали в схватку. Начинали ее подростки. Потом бились взрослые: молча, яростно, словно очередной бой — последний в жизни. В конце концов кто-то давал слабину, и тогда гнали проигравших с криками и улюлюканьем до центральной площади чужого села, чтобы там закрепить победу. Десантник по малолетству не успел поучаствовать во взрослых сшибках, но разок напросился задраться на чужих пацанов и представлял, что это такое — ходить стенка на стенку!
Ежегодная та забава продолжалась до середины шестидесятых годов, когда в очередной сшибке погиб отец Десантника, но погиб случайно, из-за фронтовой инвалидности не участвуя в кулачках. В тот день он мирно ковылял центральной улицей Коммунара, когда его обогнали односельчане, оказавшиеся в тот раз в меньшинстве и спасавшиеся от преследователей из Борьбы. Подвыпивший отец не думал ни от кого хорониться, знай себе хромал, стуча протезом, размахивая спьяну руками, и его, видно, приняли за коммунарского заводилу. Поэтому и шибанули под горячую руку. Отец неловко хлобыстнулся затылком о голяш мостовой и остался лежать недвижимым. В тот же час его отвезли в районную больницу, где он через пять дней, не приходя в сознание, скончался. Следователи пытались найти виновного, но разве сыщешь того, кто в сваре кому-то хорошенько ввалил? Бесполезное дело. А чтобы более не повторялась такая история, милиция стала жестко пресекать любые попытки кулачных боев. Даже конспирация бойцам не помогала: они несколько лет пытались тайно собираться вдали от сел, но и там их выслеживали — всех прочих разгоняли, а зачинщиков арестовывали и пятнадцать суток «остужали» в местных застенках. Но это тогда наказанием не считалось. Отсидев полмесяца на казенных харчах, они потом героями ходили по селу, любая деваха почитала за счастье пройтись с таким «арестантом» после вечерки.
Теперь эта молодецкая забава подзабылась, бывшие бойцы состарились и поумирали, молодежь разъехалась по городам. И если уж им приспичит по пьяной лавочке пободаться, то бодаются обязательно «насмерть», хотя прежде-то и слова такого никогда не произносили, берегли его для настоящего врага, закордонного.
