Возможно, вы и не помните кафе месье Гролье. А между тем в иные времена (бог знает сколько лет прошло с тех пор) оно было неотъемлемой частью Парижа. На Елисейских полях тогда еще не раздавался наглый лязг стальных чудищ и тяжелые сапоги гиммлеровских молодчиков не топтали души людей, для которых совсем недавно не существовало ничего важнее утренних газет и ароматного бургундского. Кафе Гролье располагалось на боковой улочке, неподалеку от отеля Друо. Букинисты и антиквары, посещавшие знаменитый аукцион, частенько заглядывали и в кафе. Хозяин гордился своей клиентурой, винным погребом и сочными бифштексами. Он даже добился для себя соответствующего телефонного номера: Гутенберг 14–40[1].
Помню, как-то раз, еще в мирные дни, я сидел в кафе Гролье за столиком, стоявшим прямо на тротуаре, и просматривал библиотечный каталог, который нужно было разослать. Потягивая перно, я вдыхал аромат жареных каштанов. Вдруг кто-то дружески похлопал меня по плечу и радостно воскликнул:
— Ха! Дружище Банде!
— Инспектор! Прошу вас, садитесь. Составите мне компанию.
Я искренне обрадовался инспектору французской сыскной полиции Полю Мордану, с которым обычно сталкивался в полиции. Он был практически единственным сотрудником отдела изящных искусств, и в сферу его деятельности входило раскрытие музейных краж, преступлений библиоманов, подделки произведений искусства и аферы на аукционах. Мы часто оказывались в одних и тех же местах. Внешность этого высокого, элегантно одетого, седого детектива была весьма примечательна. «Тип Льюиса Стоуна»[2], как сказал бы голливудский сценарист. Ему доставляло наслаждение произносить мое американское имя — Бендер — на французский манер. Он говорил, что Банде звучит мужественнее.
— Только что из Нью-Йорка, Банде? — спросил инспектор, опершись локтями о мраморный столик.
— Нет, я был в Лондоне. Приобрел коллекцию инкунабул.
— Ла-Манш вы, без сомнения, пересекли для того, чтобы купить библиотеку Марсуан?
— В библиотеке Марсуан есть несколько изданий, которые, может быть, и стоят того, — признал я. — Но, по правде говоря, я приехал сюда по телеграмме из Нью-Йорка. Фирма просит меня поехать в провинцию и купить альдину[3].
Инспектор Мордан кивнул.
— «Гипнэротомахия Полифила»[4], — сказал он. — Замок Бомюр.
Я спросил инспектора, знаком ли он с Рене Франсуа, продающим бомюрскую коллекцию, но он отрицательно покачал головой.
— Я хорошо знал его дядю, — сказал он. — Молодому Франсуа недавно посчастливилось унаследовать библиотеку и он хочет как можно скорее обратить ее в деньги. В книгах он ничего не смыслит: не в состоянии различить печатные форматы. Вы сможете хорошо заработать.
— Я собираюсь поехать в Бомюр перед распродажей, — указал я. — Если альдина окажется в хорошем состоянии, Нью-Йорк уполномочил меня заплатить за нее полмиллиона франков.
По правде говоря, в телеграмме было сказано «пятнадцать тысяч долларов», но в те предвоенные дни, когда курс франка упал, хотя еще и не окончательно, «полмиллиона франков» звучало солиднее. Я надеялся, что на молодого Франсуа это тоже произведет впечатление.
— Что нового в Лондоне? — спросил инспектор, потягивая принесенный официантом лимонад.
Я ответил, что в Лондоне все по-прежнему.
— Не случалось ли вам сталкиваться на аукционе «Сотби» с неким Эмилем Дором?
— Не знаком с этим джентльменом. Приличный человек?
— Нет. Он — вор. Специалист по музейным кражам. Похищение Франца Гальса из Мюнхенской галереи в 1926 году[5] — его рук дело. Правда, в последнее время он переключился на редкие книги, так как их гораздо легче сбывать. В прошлом году он сидел в бухарестской тюрьме, но до меня дошли слухи, что Дор снова на свободе. Оказавшись на воле, он всегда навещает Лондон или Париж.
— К сожалению, не имею чести его знать, — сказал я.
Инспектор Мордан допил лимонад, бросил несколько медяков, со звоном упавших на стол, и встал.
— Навестите меня, когда вернетесь в Париж, — сказал он. — Удачи вам с альдиной.
На следующий день я отправился в Бомюр. Деревушка эта расположена в пяти часах езды от Парижа, среди зеленых холмов Бургундии. Огромное здание замка с первого взгляда поражало своей несообразностью, разноголосицей архитектурных стилей и эпох. Представляя собой некоторую историческую ценность (одна из его башен была построена чуть ли не в десятом веке), замок все же оказался недостаточно изысканным для того, чтобы им заинтересовался Виолле-ле-Дюк[6].
Новый владелец замка, Рене Франсуа, сердечно встретил меня и настоял на том, чтобы я остановился у него, а не в деревенской гостинице.
— К сожалению, в замке на сорок пять комнат всего одна ванная, — добавил он, улыбаясь. — Покойный дядя не хотел осквернять свой драгоценный дом чем-либо современным, например, водопроводом или электричеством.
Я тотчас согласился, поскольку Франсуа понравился мне с первого взгляда. Это был красивый молодой человек лет тридцати, с озорной улыбкой и серьезными глазами. У меня создалось впечатление, что он провел беспутную юность, полную удовольствий, и, наконец, решил остепениться. За графином янтарного вина из собственных виноградников он рассказал мне, что расстается с дядюшкиной библиотекой, дабы осовременить замок и обработать прилегающие к нему земли. Он собирался купить американские сельскохозяйственные машины, упростить сбор пшеницы и посвятить больше внимания сбыту вина, которое, по его мнению, за пределами деревни никогда не было оценено должным образом. Его даже обуревали еретические для француза мысли о рекламировании собственных вин.
