Паника возникла внезапно. Она наполнила меня не постепенно – она стремительно ударила меня своей ледяной лапой, и этот удар отозвался по всей моей нервной системе, учредив себе штаб-квартиру на границе между пищеводом и желудком. Вместе с ней в то же самое мгновение явилась физическая и моральная тревога, властная, невыносимая.
– Пожалуйста, пожалуйста…
– Вы что-то сказали?
Таксист поворачивает ко мне свое малопривлекательное лицо дезертира пашни и задает этот вопрос с галисийским акцентом, из тех, от которых невозможно избавиться даже после полугода, проведенных в Оксфордском университете.
Мы стояли чуть более чем в ста метрах от музея Гуггенхайма, посреди пробки, парализовавшей центр Бильбао в этот вечер, накануне Рождественского сочельника.
– Нет, нет… ничего. Мы не можем объехать с другой стороны? По какому-нибудь переулку, не знаю… Мы уже четверть часа тут стоим как вкопанные.
– Может, скажете, по какому… Сейчас везде – такая дрянь… Посмотрим, вот светофор загорится… Ясно, что тогда будет даже хуже, ведь нам устроят полную жопу те, которые хотят проехать на мост Деусто… Однако вам плохо?
– Пока что нет.
Нет, думаю, нет. Не считая тревоги с ее безошибочными симптомами, я не испытываю иного физического недомогания, скажем, судорог, тошноты или боли. Во рту! Во рту – это да. У меня там такой вкус, словно я лизал что-то металлическое, что-то медное, – это что, первая реакция? Нет, успокойся, Пачо, у тебя просто нервы напряжены… Выделяй слюну и глотай ее. Вот так. Или нет? Пожалуйста, пожалуйста…
– Мне-то по фиг, если вы меня понимаете, денежка-то течет. – Он ласково постукивает по таксометру, который показывает уже восемьсот семьдесят пять песет; он расположен под медальоном с изображением святого Христофора с известным ребенком на горбу[3] и рядом с ужасным пестрым эмалированным панно с эмблемой чертовой Эускаль Эрриа, отдаленной причины моего нынешнего плачевного состояния. – Но я бы на вашем месте, если вам уж так срочно нужно попасть в больницу Басурто, я бы тут вышел, побежал бы в метро на площадь Мойуа и… ну, вообще-то метро вас тоже не очень-то близко довезет, это правда, так вот оно… Но все лучше, чем так.
– А если я достану белый платок, а вы нажмете на клаксон? Нам наверняка освободят коридор, и мы проедем.
– Да что вы! Зачем платок? Чтобы меня схватили и накостыляли? Вы разве мне только что не сказали, что нормально себя чувствуете? – Он недоверчиво косит глазом, напоминая мне дедушку Папая.[4]
– Сейчас – нормально… Но вскоре мне станет плохо… Наверняка станет плохо.
– Ну, так вот тогда, если это случится, вытаскивайте что хотите, – заключил этот садист.
– Поехали! Поехали! Кажется, они двинулись.
– Поехали. Посмотрим, может, нам и повезет.
Да, нам повезло, как с теми вкуснейшими знаменитыми хрустящими устрицами, что я так некстати съел: они были чудесными, сырыми, каждая завернута в свежий лист шпината, чтобы сохранить все соки, покрытые тончайшим слоем… черт побрал бы! Всего каких-то двадцать метров – и мы снова остановились.
Будь проклят тот злосчастный день, когда я познакомился с Антоном Астигаррагой Ираменди, мать его!
Челюсть у меня дрожала, как в мультфильме; я стучал зубами и не мог остановиться.
– Вам холодно? Включить печку?
– Нет… Мне все равно.
Быть может, этот засранец прав, и мне лучше убраться из его грязной машины, в которой, кстати, воняет, словно в помойке, и галопом понестись в больницу. Но бег ускорит сердечный ритм – на данный момент я сдерживаю полутахикардию, – и кровь будет циркулировать быстрее. А это, думаю, может ускорить действие. Или нет? Я не знаю, что делать… Я должен отвлечься, не зацикливаться на этом; пробка рано или поздно должна рассосаться.
Ладно, я решил: побегу. Несомненно, так лучше: не терять больше времени.
Не думаю, что полиция начнет искать меня так быстро. Ладно. Я плачу этому гребаному идиоту и тут же поспешно выхожу из машины.
О Боже!
В тот самый миг, как я собирался распрощаться с таксистом и пожелать ему всего хорошего, я почувствовал, что падаю в черную пропасть, ухожу, разъединяюсь на части, – я почувствовал, что умираю. Это была всего пара секунд падения – агония, но только на пару секунд.
Уже прошло.
Глубокий вдох.
Холодный пот.
Всего-навсего давление упало, расстройство нервной системы, вызванное тревогой, видимо, это ничего больше…
– Послушайте! Вы что, не слышите меня? – бросает таксист резким тоном.
– Простите, я немного… отвлекся. Что вы говорите?
– Я спросил, досталось ли вам что-нибудь?
– Простите?
– В сегодняшней лотерее, приятель… В рождественской лотерее. Выиграли ли вы что-нибудь?
– В этой лотерее – нет. Но в другой мне выпал главный приз.
Таксист снова поворачивается ко мне. Он сверлит меня глазами и с выражением, средним между недоброжелательным и насмешливым, отчетливо говорит мне издевательским тоном:
– А может быть, ваш номер уже вышел.
Я чувствую новую волну холодного озноба.
– Почему вы мне это говорите? Вы о чем?
