I.
В мире, в котором появился на свет Франц, его скорее всего посчитали уродом. В этом мире, где рождались дети с двумя головами или с одной, но зато трехглазой, где рождались дети с четырьмя руками или вовсе без них, или же дети, покрытые серебристой шерстью, с хвостом и красными, огромными глазами лемуров, — он был редким исключением. У младенца было две руки и две ноги, и на каждой конечности по пять пальцев, и лицом он походил на нормального человека предшествовавшей эпохи.
Франц принадлежал ко второму поколению людей, родившихся после Красной Черты. Факт его рождения сам по себе стал событием, поскольку около восьмидесяти процентов женщин было неспособно к нормальному деторождению. Мать Франца исключением не была и умерла при родах. Коммуна поручила малыша заботам кормилицы — тетки Марты, которую до Красной Черты непременно назвали бы слоноподобной, но в мире Франца о слонах никто и понятия не имел.
Марта не питала любви к юному Францу, ибо ее собственный ребенок был отмечен явными уродствами и напичкан скрытыми болезнями. Чужой румяный крепыш вызывал в ней ревнивое раздражение. Но долг свой она исполняла честно, тем более что коммуна выплачивала ей за это провиантом и освободила от некоторых работ сроком на год. Этот год пролетел для нее незаметно, в ровной, привычной круговерти. Днем она возилась с детьми и копалась в огороде, где росли гигантские сладковатые клубни земняка, бывшего некогда обыкновенной картошкой. С наступлением темноты вся коммуна собиралась в спальном доме — крепком каменном амбаре. На ночь запирались прочные ворота, окна закрывались окованными железом ставнями, у каждого окошка на крыше выставляли часового. Ночью из леса приходили стаи волко-собак, они кружили вокруг амбара, царапали ворота, пытались подрыть землю под ними. В таких случаях кто-нибудь из часовых стрелял. Раненого или убитого зверя тут же пожирали остальные.
И так проходила очередная ночь — в тяжелом забытьи, в непрочных, кошмарных снах, под завывание и рык волко-собак, с пробуждениями при редких выстрелах. Редких — потому что патронов было мало и их берегли. Новых достать было негде.
Последний патрон был потрачен, когда Францу исполнилось два года. Приближалось время длинных ночей, и выходящие из леса стаи волко-собак становились все многочисленней и агрессивней. Совет коммуны после долгих споров порешил на зиму всем миром перебраться в город. Зима — это слово употребляли старики, родившиеся до Красной Черты. Для младших поколений их рассказы о смене сезонов и каком-то снеге были непонятны. В мире Франца ничего не менялось — небо постоянно было затянуто серой пеленой, временами с лиловым оттенком, временами с багровым, всегда было одинаково тепло и влажно, и почти непрерывно моросил мелкий теплый дождик. Вот только леса, выросшие после Красной Черты на радиоактивных пепелищах, становились год от года все страшнее, а волко-собаки все злее и настырнее. И коммуна согласилась — надо переселяться. Они погрузили в телеги самое необходимое, усадили в них стариков и детей и, понукая мохнатых лошадок, пустились в путь.
Самую главную свою ценность — небольшое стадо коров — поместили в середине каравана. Мужики, те, кто способен был сражаться, шли по бокам, вооруженные топорами и самодельными копьями. Знающие люди выбрали маршрут так, чтобы от одного села к другому можно было пройти засветло и ночевать в безопасности.
Это помогло каравану без потерь и без особых приключений добраться до города, где, по рассказам тех же знающих людей, уровень радиации давно уже упал до нормы и потихоньку восстанавливалась жизнь; говорили, что здесь есть даже больница.
Маленький караван довольно долго плелся по необитаемым районам, меж груд бетонных обломков, покрытых пятнами асфальта и поросших ломкой рыжей колючкой. Здесь не было ничего живого, кроме крыс, но крысы днем не страшны, и мужики, побросав топоры и копья в телеги, напрягали силы, подталкивая свои скрипучие колымаги, помогая лошаденкам преодолевать бесчисленные завалы.
Наконец они выбрались в центр города, где улицы уже были расчищены, хотя по сторонам высились одни лишь каркасы да почерневшие коробки. Дома бесстыдно выставляли напоказ свои внутренности, в темных проемах белели раковины и унитазы, угрожающе нависали над пустыми провалами перерубленные лестничные пролеты. Караван приостановил свой путь.
Женщины расхаживали около телег, разминая ноги, пока еще робко оглядывались по сторонам, покрикивая на детишек, готовых сразу же приняться за исследование нового, таинственного мира вокруг них. Тут-то и произошел случай, впервые показавший, что Франц наделен, каким-то странным и непонятным даром.
Угрожающий треск и чей-то крик послышались одновременно. Все, как по команде, обернулись и оцепенели от ужаса. Кирпичная стена пятиэтажной коробки медленно кренилась, с треском отделяясь от основания, а на том месте, куда должна была обрушиться эта многотонная громада, стоял двухлетний Франц. Никто и не заметил, как он отошел в сторону, и ничего уже нельзя было сделать — только смотреть.
Стена рухнула.
В ушах оцепеневших людей все еще стоял тяжелый грохот, над грудой битого кирпича еще не успела осесть пыль, когда послышался отчаянный женский визг. Визжала толстая Марта, но смотрела она не на место падения стены. С расширенными от ужаса глазами она пятилась назад, как будто увидела гигантского скорпиона. А ничего страшного перед ней не было. Просто стоял Франц, живой и невредимый, и недоуменно глядел на визжащую кормилицу. Люди загомонили, сгрудились вокруг малыша, недоверчиво ощупывали его, недоуменно глядели то на Франца, то на стену, пытаясь сообразить, как это мальчишка смог за долю секунды оказаться на расстоянии в полсотни метров от места катастрофы.
![Приключения Сэмюэля Пингля [с иллюстрациями]](/storage/book-covers/fc/fc39a5abae6443457fe1ac7d2fcc954d4e486557.jpg)