Вторая легенда о фильтрах
У любви и денег немало общего. В частности, любовь тоже не пахнет.
Даже когда она дохлая.
Вряд ли кто из нас может похвастаться, что хоть раз морщил нос, унюхав издохшую на обочине любовь. И ни один патологоанатом не вскрывал ее подпорченную тушку. Вены вскрывали, бывало, консервы тоже, под не слишком твердую руку еще и не то вскроешь, а касательно любви, вот что б вы знали — таки нет, как говорят в Одессе, которая тут совершенно не при чем, разве что тоже расположена у моря.
Как и Приют Имена Потерявших, что стоит у самой кромки черной воды. Его стены сложены из нарушенных клятв, а в окнах вместо стекол — осколки иллюзий. Скажете — странный выбор строительного материала? Ничуть. Строили из того, что было под рукой, а предзакатные штормы редко выносят на желтый песок что-либо, кроме странных обломков. Вот и строили из того, что находили. Ведь у нашедших больше не было связи с миром живых.
Волны в белых барашках пены бились о гулкие черные камни за стенами этого дома, ветер ерошил золотистый песок. Там желтое солнце, зеленые звезды и зеркальное небо, в котором отражается синее море и черные скалы. А вот отражения приюта и его обитателей вы не найдете — ни в небе, ни в других зеркалах. У настоящих талисманов, как и у привидений, отражения нет.
Но не всегда желтое солнце было желтым, а песок — золотым. До того, как появилась здесь Ника Пелопонтийская, имя терять не желавшая, черным было здешнее небо, и солнце черным, и даже барашки на волнах — черными тоже. И никому не приходило в голову, что может быть как-то иначе.
Какой иной цвет может быть цветом мертвой любви?
Но Ника, веселая златокрылая Ника, тогда еще не Аптерос, сказала, что все это — чушь!
Она взяла мокрую тряпку и протерла закопченное небо, а звезды начистила зубным порошком. Она содрала ржавую окалину с местного солнца и выкрасила его канареечно-желтым, а в бесцветное море вылила ведер двадцать чернил. Она на любила черный цвет, маленькая веселая Ника, и не хотела, чтобы все вокруг было мертвым. Она не была мертвой сама — может, в этом все дело?
…Она появилась там во время предзакатного шторма, когда бесцветные волны выбрасывали на черный берег обломки чьих-то надежд. Она пришла пешком, подметая золотыми крыльями черный песок.
Ее не выпихнули в этот одноцветный мир с черных отвесных скал, она пришла сама.
Ей было все равно, куда идти, лишь бы идти долго. Потому что пыталась она уйти от себя, и чем дальше — тем лучше. Но чем дальше — тем больше уходила она в себя, а, уходя, постепенно в себя приходила…
В себя она пришла немножко раньше, чем в Приют Чужих Талисманов, и потому никто никогда так и не узнал, через что она прошла, не пройдя через смерть.
Сильной она была, эта маленькая веселая Ника. И даже там, за черными скалами, в большом светлом мире, была она гораздо сильнее Того, Чьей-Любовью-Она-Была. Что само по себе чрезвычайно опасно для всякой любви. И он знал об этом, что опасней стократ. Но он странным был, Тот, Чьей-Любовью-Она-Была, и ни разу не попытался ее за это убить.
Конечно, любовь убить непросто, по живучести она далеко превосходит кошек и уступает первенство разве что только надежде, та вообще сродни тараканам — лезет изо всех щелей и истреблению не поддается даже теоретически.
Но пытаются. Душат, травят, режут, жгут, а наиболее ушлые — спихивают с высоких черных скал. Людям свойственно бояться тех, кого они не могут понять. И убивать — тех, кого они боятся или не понимают. От фобии до фагии расстояние невелико — один шаг в две буквы.
Но Тот, Чьей-Любовью-Она-Была, был не такой. Он не боялся своей любви. Может быть, именно поэтому она и не умерла до конца, когда он умер — Тот, Чьей-Любовью-Она-Была. А, может быть, она не умерла потому, что, в общем-то, никогда не была его родной любовью.
Ей было шесть, когда ее, сломанную и брошенную за ненадобностью, подобрал и сделал своею молчаливый черноглазый карапуз трех лет отроду, но это уже другая история…
Он так и не успел никого полюбить конкретно, черноглазый и неприспособленный, он слишком любил этот мир целиком, синее небо и желтое солнце, черные скалы и даже Гавань Зеленых Звезд.
И людей, считая их всех хорошими.
Он любил слишком многое и слишком сильно, Тот, Чьей-Любовью-Она-Была, а такие долго не живут.
Она не стала пытаться стать чьей-то еще. Любовей и так слишком много. А вот талисманов — мало. Да и те, что есть — не живые. А много ли удачи может принести талисман, которому все равно?
Впрочем, об этих высоких материях не думала она тогда, она просто шла, все ускоряя шаг, шла, забыв, что умеет летать и пытаясь забыть обо всем остальном, шла быстро, почти бежала, задыхаясь, по остановившемуся времени как по ступенькам, шла долго, не понимая еще, что идет она в Гавань Зеленых Звезд, туда, где живут неживые, потерявшие право называться любовью.
Лишние.
Любовь должна быть одна. Всегда и везде.
Невозможно, выйдя на улицу ранним погожим утром, наткнуться на кучу Любвей. Вот на кучу сами знаете чего — это запросто. А с Любвями — шалишь. Чувствуете, как гнусно звучит — ЛЮБВЕЙ, ЛЮБВЯМИ… У этого слова нет множественного числа.
