Номер в довольно дешевой гостинице две постели. Одна дверь выходит в коридор, другая — в соседнюю комнату.
Сцена первая
Входят Серж и Валентина. Ему двадцать пять, ей тридцать семь лет. Он несет чемодан, Сделав два шага, она останавливается.
Валентина(весело). Но здесь прелестно!.. Какой вид!..
Серж. На крыши.
Валентина. Крыши — это очень красиво. Они бывают синие, розовые… Париж отсюда похож на Рим. А вам не нравятся крыши?
Серж. Конечно, нравятся. Как и набережные и лица. Как все, что хочется рисовать.
Валентина. Да, правда. Мари говорила мне, что вы художник. Вернее… хотели бы им быть.
Серж. Вы правильно подметили: хотел бы.
Валентина. Согласитесь, как нелепо: десять лет я не видела своего любимого племянника, и все, о чем я могу его спросить: «Вы любите рисовать»?
Серж. Почему «любимого»? Значит, у вас есть нелюбимые?
Валентина(удивленно). Но…
Серж. Разве кроме меня у вас есть еще племянники?
Валентина. Нет, но это не мешает мне вас любить. (Смеется.)
Серж. Вам не мешает, а меня обязывает. Мне кажется, ваша кровать вот эта. Шкаф — вот. Когда моя мать вернется после своего ежедневного устрашающего визита к нотариусу, она поможет вам устроиться.
Валентина. Почему — устрашающего?
Серж. Потому что она его запугивает до смерти. Что может поделать бедняга, если мой отец скончался, не приведя в порядок ни своих чувств, ни своих капиталов? Вы ее знаете лучше меня: каждое утро, как только она открывает глаза, у нее руки чешутся выцарапать глаза нотариусу.
Валентина. Я всегда ею восхищалась.
Серж. Вы этим можете восхищаться?
Валентина(пока он говорит, достает из чемодана три цветка, ставит в стакан для полоскания зубов. Живо реагируя на его слова). Разумеется. Энергия восхитительная вещь. Я говорю об этом с полным незнанием дела. Хотя на протяжении всей моей жизни для меня это был огромный камень преткновения. Еще в школе: «недостаточно энергична. Не старается. Способна на большее». Потом на танцевальных вечерах мнение матерей: «могла бы добиться большего», И в конце концов, даже муж, в самом интимном — «способна на большее, не старается». (Смеется.) Я вас шокирую.
Серж. Не знаю.
Валентина. На всякий случай, извините, пожалуйста. Мне не удается… как бы сказать… словом, есть в жизни вещи, над которыми смеюсь только я. Не то чтобы я улавливала какие-то подтексты, боже упаси, или ассоциации, смешные только для меня одной, но жизнь, в ее самых обычных проявлениях, часто мне кажется забавной и нелепой, в то время как другие этого совсем не находят. Не знаю, смогу ли я перемениться.
Серж. Вы не хотите чего-нибудь выпить?
Валентина. А здесь можно заказать, чтобы принесли в номер?
Серж. Нет. Но я могу сходить…
Валентина. Нет, нет. Ненавижу утруждать молодых людей. Насколько меня забавляет, когда вокруг меня суетится какой-нибудь старичок на террасе в Булонском лесу, на столько мне кажется недопустимым поднять с места молодого человека, одного из этих тяжеловесных мыслителей, полных дум, грозных замыслов, экстравагантных желаний. Вот он сидит, погрузившись в кресло, размышляя о жизни, воображая себе ее как, например, помещение, которое надо заполнить мебелью, или… Я таких видела — сотни! У мужа, он продюсер. Кинематографисты! Ох, они!..
Серж. Неподъемные.
Валентина. да. Я, наверно, слишком много говорю. А вы где спите?
Серж. Там. (Указывает на дверь в смежную комнату.) Тут же, за этой дверью. Если мама будет на вас нападать, сразу что-нибудь кидайте, туфлю, например… И я тут как тут. (В первый раз улыбается.) Мне иногда удается нагнать на нее страху.
Валентина. На Мари?.. Вы меня удивляете! Мы вместе прожили пятнадцать лет, у тети Андре, словом, у нашей общей старенькой тети, о которой вы, конечно, слышали… да? Так я могла напугать Мари только… в ее воображении.
Серж. Как это?
Валентина. Понимаете, что касается лягушек, улиток, засунутых в чулки, привидений в ванной она была в сто раз сильнее меня. То есть, она была хладнокровнее, что ли… ей были непонятны мои страхи, вы улавливаете мою мысль? Я же, например, если мне каким-то чудом удавалось поймать ежа, тут же представляла себе, как Мари об него укалывается, пугается, и меня бросало в дрожь. Я не могла выдержать. Словом, я ставила себя на ее место.
Серж. А теперь?
Валентина. А теперь у меня нет ежа, мой мальчик. (Смеется.)
Серж. Так как же это все-таки — в воображении?
Валентина. Я рассказывала ей, какой ужас я испытывала, когда ставила себя на ее место, рассказывала ей о том страхе, который переживала за нее, о том, до какой степе ни она, в моем воображении, могла испугаться моего ежа. В реальной жизни она бы его просто схватила и выбросила в окно, но в конце концов я ее так убеждала, что она начинала чувствовать себя на моем месте — то есть, на своем. Боже мой, так о чем мы говорили?
Серж. О ежах.
Валентина. Что за тема? Знаете, мой муж обожает темы. Он говорит, что я не знаю, что такое тема. Он говорит, что я не умею поддержать разговор. Но, в конце концов, поддерживать нужно того, кто сам не держится на ногах. Но! Но… Если разговор… или кто-нибудь другой… падает к вашим ногам — и бог свидетель, к моим падали часто, не будете же вы сразу ставить его на место, не так ли? Должно быть мгновение, передышка, когда разговор замирает, теряет силы, ловит ртом воздух и сердце разрывается от жалости.