Григорий Георгиевич Белых
Сидорова коза
Было их сорок пионеров, вожатый, сторож Сидор и еще Сидорова коза, Марья Васильевна.
Как переехали с весны на дачу, — устроили огород, на грядки разбили и каждому пионеру по грядке. Рой, копай, обрабатывай! Только сторожа Сидора да Марью Васильевну обделили. Сторожу надо дачу сторожить, некогда с грядкой возиться, а Марья Васильевна — животное неразумное, на что ей грядка! — Так и не дали. Зато пионеры за свои грядки всерьез взялись. Дружно заработали.
С утра до вечера с шумом и криками копошатся в огороде, будто червяки земляные. Морковку, репу, капусту сажают, траву выпалывают, землю лопатами ворошат. Всем много дела на огороде. На что уж глупая Марья Васильевна и та, нет-нет, да и заскочет. Остановится у ограды, посмотрит, вильнет хвостиком куцым и подумает, ухмыльнувшись, в бороду.
— Ха-а-рошая будет капустка к осени. Были в этом же отряде два закадычных друга: Санька — сын торговки семечками и Володька, по прозвишу Конопатый. Подружились они потому, что оба были курильщики отчаянные и вместе, бывало, тайком курили в уборной в клубе. Плохо стало, как на дачу переехали. В отряде запрещали курить пионерам, да и табаку не стало. В городе у матери гривенник выклянчить можно было и папирос купить или окурков посбирать.
А здесь — где возьмешь…
И вот раз надумали друзья:
— Давай, на своих грядках табак посеем, — сказал как-то Санька Конопатому.
— Нельзя. Ребята увидят — попадет.
— А мы тайком. Не узнают.
Санька долго соблазнял товарища, так что под конец тот согласился. Не мешкая раздобыли в деревне семян, устроили грядку дачей в укромном уголке и ну табак растить.
Так и побежало лето в заботах о труде. Ни шибко, ни тихо, день за днем. Ходили аккуратно ребята на табачную грядку. Пололи, поливали ее и, глядя на листики темно-зеленые, лукаво пересмеивались.
— Покурим, значит?
— Покурим!
И никто в отряде не знал, что выращивают на потайной грядке Санька с Конопатым.
Шло время помаленьку, а там, глядь, август подошел, а за ним и осень недалеко.
Поспел табак… Хороший, пышнолистый, цветистый. Пора бы и собирать, да не тут-то было.
Гуляла раз коза Марья Васильевна вокруг дачи вроде сторожа да и забрела в огород пионерский. Ходит себе между грядками, от скуки листики пощипывает. То капустку лопоухую, белобрысую хватит, то за свекольную ботву уцепится, а то просто крапиву жгучую шершавым языком слизнет и жует себе, не морщится.
Только скучно что-то Марье Васильевне. Чувствует она, что аппетит потеряла.
Ишь ты, думает, напасть какая! И как же это я без аппетита жить буду? Не иначе, как от однообразной пищи это.
Совсем загрустила коза. Ходит, жует лениво, о недугах козьих своих печалится и до того ведь огорчилась, что не заметила, как вместо капусты березовую кору уписывать начала. Вот до чего аппетит потеряла!
Побрехала Марья Васильевна с досады и прочь пошла. Только за дачу завернула, смотрит — еще грядка, маленькая такая, скромная, словно спрятана, и прикурнула у стенки, а на ней растет что-то. Листики так себе: неказистые, темные, с пупырышками коричневыми.
Посмотрела грустно коза и между прочим щипнула листик, потом другой. Вкусно показалось и знакомо что-то. И вдруг вспомнила, как Сидор кормил ее махоркой — вместо гостинца давал. Ожила тут Марья Васильевна да как навалилась, только треск идет. Жует, торопится, а сама соображает:
— Этакое счастье! Не иначе, как Санька с Конопатым сеяли табак.
Так вкусно показалось, что всю грядку до корешков почистила, а перед последним кустиком даже в раздумьи остановилась. Жалко очень стало, что все съела.
— Может на завтра оставить, на закуску? Стоит, размышляет, глазами — лупатками глупыми поводит и все решить не может, да вдруг как шарахнется, как заверещит.
В раздумье-то дура не заметила, как Санька с Конопатым пришли грядку поливать. Увидел Санька, что коза наделала, разозлился, хватил кол из изгороди да по хребту по козлиному как хватит.
— Табак жрать, — орет, — бей ее, белобрысую дуру! Бей гадину!
Марья Васильевна от страха глаза вылупила, а сама ничего не видит. Побежала через огород, а на встречу Конопатый. Размахнулся и камнем по козлиному лбу засветил. Только гул пошел. Очень разозлились ребята. Загнали Сидорову козу в угол огорода, колотят чем попало и приговаривают.
— Не воруй чужой табак! Не воруй!
От злости про все забыли, не слышат, как коза на весь огород соловьем заливается.
— Бе-да! Бе-е-да!
Услышали вопли козлиные в отряде. Сбежались ребята. Кто оттаскивать давай, кто козу закрывают.
— За что бьете? — спрашивают. А Санька с горя да как ляпнет:
— Табак сожрала.
— Какой табак! Где?
Покраснели ребята, молчат. А вожатый Сережа Дерябкин вышел вперед и говорит хмуро:
— Темное дело. Осмотрите-ка грядки ребята! Стали смотреть ребята и нашли потаенное место с обглоданными стволами табачными…
Ой, что тут было! Смотрит Марья Васильевна: очень разгневались пионеры на Саньку и Конопатого. Кричат, руками машут.
— Вон их из отряда!
— Судить их!
— Нельзя так оставлять! Другие засмеют нас.
И вечером при полном сборе судили закадычных друзей-курильщиков. Петька-стенгазетчик обвинителем был и так расписал обоих, что совсем было вышибать решили за несоблюдение устава, но, как дошло дело до последнего слова подсудимых, сжалились ребята. Смотрят, а Санька с Конопатым в три ручья заливаются — плачут.
