Капитан пиратов отнял от глаза длинную подзорную трубу, с резким щелчком сложил её и бросил, рискуя разбить, на палубу.
– Упрямые свиньи! - заорал он, наклоняясь вперёд, в ту сторону, куда указывал бушприт его корабля. - Всё равно догоню! Всех - на нож! Всех - на рею!
На шее его вздулись вены.
А бушприт, длинная деревянная игла с прикрепленным к ней основанием кливера, указывал на мотающийся впереди, между тяжёлыми волнами, старый, видавший виды торговый бриг. Он отчаянно, подняв все паруса, уходил от погони.
– Флаг вроде голландский, - сказал подошедший к капитану его главный канонир. - Но это мало о чём говорит, флаг и мы можем выбросить какой угодно. Название не разглядел? - Он, наклонившись, поднял и протянул капитану подзорную трубу.
– «Бофур», - со злостью выговорил капитан, отталкивая трубу. - Похоже, в самом деле голландец.
– Видно, что это купец, - продолжил довольно спокойным голосом канонир. - Осадка глубокая, значит - с грузом. Богатый приз. И что ты злишься? Догоним.
– Как бы не так! - проорал ему в лицо капитан. - Ты, когда смотришь на приз, - не смотришь на небо!
Выхватив из руки канонира и снова швырнув на палубу подзорную трубу, он резко повернулся и затопал на корму, к рулевому. Оставшийся в одиночестве канонир задрал вверх голову и, оскалив зубы и втянув сквозь них воздух, с досадой пробормотал:
– Да-а. Через часок здесь крепкий шторм будет.
Так же, как год назад, глубокой осенью «Дукат» вошёл в Бристольскую гавань. Только что рассвело, и солнце поднималось над спящим портом, и слепило глаза.
Как будто и не было этого нелёгкого года. Как будто недоброй выдумкой качались завязшие в памяти «Царь Молот», «Ля Неж», Джо Жаба, Хосе, плен у Хумима-паши, смерть товарищей. Хвала Создателю, всего этого больше нет. А есть Бристоль, и в Бристоле - мой дом. А в нём - дорогие, любимые люди. А воображаемая встреча с Эвелин, предчувствие возгласов, слёз и объятий. Счастье, накопившееся, мерцающее в груди горячим маленьким солнцем, едва сдерживаемое, готовое всплеснуться в сердце - сводило с ума.
Я бессовестно бросил все портовые заботы на Энди Стоуна. Я сказал ему:
– Капитан, сердце выпрыгивает. Мчусь домой.
– Никаких объяснений! - замахал он руками. - Сами всё сделаем, мистер Том! И бумаги отметим, и груз таможне представим. Вот, для вас уже шлюпку спускают!
Не торгуясь, я купил в порту свежую лошадь и помчался в сторону поднимающегося навстречу мне солнца.
И вот он - мой дом! Всё такой же, добрый друг-старина, - только двери новой краской покрыты. Спрыгнув с лошади, я шагнул к двери, потянул за ручку… Заперто изнутри. Добежав до ворот, ведущих во двор, я попытался войти через них - но и они были на запоре. Тогда я просто перемахнул через забор и метнулся к двери с другой стороны дома. И вдруг - о, сколько же можно воевать! - окно возле двери приоткрылось, и в него просунулся ствол короткого мушкета или аркебузы.
– Кто и зачем?! - грозно спросил человек за окном, но вдруг дрогнувшим голосом выкрикнул: - Черти, чтоб взяли меня со всеми моими кишками, это же мистер Том, алле хагель!!
Глухо стукнула брошенная аркебуза, раздался шлепоток босых ступней по паркету, заклацали отбрасываемые запоры.
– Мистер Том! - кричал взъерошенный, в белом нижнем белье, смутно знакомый мне человек. - Вы когда прибыли? Что, «Дукат» здесь? А где все? А вы не узнаёте меня? Я Носатый!
– Эвелин дома? - пьяно улыбаясь, спросил я, крепко хлопая его по плечу.
– Все наши - на третьем этаже! - крикнул уже в спину мне Носатый.
В пару прыжков, преодолевая пролёты лестницы, я взлетел на третий этаж и быстрыми шагами пошёл, почти побежал к нашей с Эвелин спальне - в самый конец коридора, мимо прочих дверей. (Во дворе грохнул выстрел.) Вдруг за одной из этих дверей послышался крик: - Томас!
Этот голос я не спутаю ни с чьим другим.
– Эвелин! - резко остановившись, негромко простонал я и прикоснулся одеревеневшими пальцами к ручке двери.
А дверь уже раскрывалась, и жена моя, родная, прекрасная, милая, в утреннем халате, с несобранными волосами, с глазами, быстро напитывающимися влагой обняла меня, тесно прижавшись к моей пыльной дорожной одежде. Прикрыв дверь (а там, в коридорах, и во всём доме поднимался и рос шум возгласов и шагов), мы стояли, покачиваясь, стиснув друг друга, вытирая друг другу слёзы и, время от времени отстраняясь, вглядывались в лица. Эвелин дрожащими пальцами пыталась то прибрать волосы, то расстегнуть пряжку моей нагрудной портупеи, то прикасалась к моему лицу.
