Ранним майским вечером я, против обыкновения, поехала из офиса агентства прямо домой, хотя моя дочь всю неделю провела в интернате. Приняв душ и выпив кофе, я переоделась в роскошный бежевый костюм – жакет до пят, брюки и блузку; к нему подобрала банкетные босоножки цвета кофе с молоком на тонком высоком каблуке.
Повертелась перед зеркалом, представила, как буду выглядеть такая нарядная в переполненном московском метро, и решила навести красоту непосредственно в квартире моей бывшей классной руководительницы Ирины Михайловны Верещагиной, которой сегодня исполнялось шестьдесят лет. Как назло, «Ауди» пришлось отогнать в ремонт, а наша математичка не могла перенести торжество. Теперь нужно было приспосабливаться к обстоятельствам, раз уж не удалось отвертеться. Мне лично раз пять звонила наша бывшая староста, а ныне крупная чиновница Юлия Губская, передавала множество приветов и настоятельных пожеланий именинницы видеть самую выдающуюся выпускницу на праздничном ужине шестнадцатого мая.
А ведь Верещагина меня раньше особенно не замечала – я не была отличницей, но в проблемных и отстающих тоже не ходила. Училась в основном на четвёрки, выделялась из общей массы разве что смазливой мордашкой и статусом старшего, априори несчастного ребёнка из многодетной семьи. Меня и в девятый-то класс еле приняли, хотели спихнуть в ПТУ; и после пророчили мне разве что должность продавщицы в ГУМе. Директору, завучу, учителям, одноклассникам и в страшном сне не привиделось бы, что спустя двенадцать лет после окончания школы примой окажется вечная нянька младшеньких Оксана Бабенко, а не трое медалистов из интеллигентных семей. И что придётся перед Оксаной Валерьевной поунижаться, поуговаривать её, прежде чем она соизволит ненадолго завернуть к бывшей учительнице-пенсионерке.
Не нашлось у них, получается, ничего интересного на вечер, и придётся развлекать почти тридцатилетних дядек и тёток историями про сыщиков и бандитов. Сбежится, конечно, весь класс, чтобы при случае на других тусовках блеснуть эксклюзивом. Дабы не скучать в обществе старых учительниц, «заказали» меня, вице-президента охранно-розыскной фирмы. Мне бы характер проявить, сослаться на ответственное совещание или на срочную командировку. Но нет, амбиции подвели; очень уж захотелось блеснуть перед одноклассниками в своём новом, неожиданном качестве, и потому я решила Юльке не отказывать.
Мне ни разу не довелось побывать на вечере встречи, а выяснить кое про кого из общих знакомых хотелось – как живут, чем дышат. С классом я распрощалась, едва окончив школу в девяносто втором году, и до сих пор об этом не жалела. К тому же отлично знала, что придётся сегодня говорить о двух моих подружках – Ане Бобровской и Вере Потягаевой. Как водится на таких вечеринках, собравшиеся примутся перемывать кости несчастным девчонкам, не пережившим лихие времена. Мы всегда ходили втроём, мне и отвечать за них перед более удачливыми ровесниками.
С Анькой, правда, я разругалась после выпускного вечера, и мы поклялись никогда больше не разговаривать. Нас разлучила свирепая подростковая ревность; и звали наше яблоко раздора Антон Стороженко. Он, конечно, пожалует к Верещагиной на иномарке, с корзиной цветов, и галантно поцелует натруженную руку учительницы. Антоха всегда был таким – вежливым, обходительным, продвинутым. Ему тоже есть чем похвастаться – владеет какой-то фирмой, сбывает лохам залежалые товары через Интернет. Но вряд ли это кого-нибудь сильно интересует. Я обречена сегодня быть звездой, душой общества.
Придётся отвлекать пьяных и жующих господ от сплетен о моих подружках, припоминать всевозможные истории о перестрелках и погонях, о засадах и погружениях. Изображать из себя сильно крутую и успешную. Смотреть на ровесников с высоты своего модельного роста и завидного положения. А самой весь вечер думать о НИХ, таких прекрасных и далёких, которым уже никогда не будет тридцать, сорок, пятьдесят…
А в нашем школьном альбоме они живы. Мы, все трое, сняты в овалах с виньетками, на фоне известных московских пейзажей. Три юные свеженькие девочки в белых блузках, с распахнутыми навстречу жизни невинными глазами. Двух из них уже похоронили. У Аньки осталась дочка; а Верка, получается, и вовсе зря появилась на свет.
Я поспешно переоделась в офисный костюм, прихватила специальный пластиковый саквояж с вечерним туалетом и босоножками, поставила квартиру на сигнализацию. И, не дожидаясь лифта, сбежала по лестнице во двор. У павильона метро придётся задержаться – подарок учительнице я так и не выбрала, решила обойтись букетом роз.
Хорошо бы попались светло-оранжевые, самые модные в этом сезоне. Математичка всегда говорила, что очень любит розы. Но вот беда – никто ей их не дарил. Ну что ж, пусть я буду первая. Вряд ли на старости лет Ирина Михайловна заслужила мужское внимание. У неё и в те времена передние зубы торчали изо рта, и краситься наша классная дама совершенно не умела.
Сколько её помню, всегда ходила в старомодном коричневом костюме и оглашала школьные коридоры цокотом подковок на каблуках лакированных «лодочек». Какие уж тут розы, даже букетика ландышей не получила Верещагина от своего супруга. Тот, устав ждать её с педсовета, сбежал к молоденькой. Но героическая женщина особенно не опечалилась; наоборот, принялась тиранить нас с удвоенной энергией. Тогда мы учились в шестом «а» и втайне надеялись, что Ирина с горя выпьет уксусную кислоту. А она весела, здорова и активна; даст нам всем сто очков вперёд. Ни о чём не жалеет, прошла бы снова весь путь, не дрогнув. Ей на пенсии – благодать, и не снятся кошмары, как мне сегодня.
