Всякий раз, когда после новолуния впервые выходил молодой месяц, Клер неизменно снилось детство. Она старалась не спать в эти ночи, когда на небе мерцали звезды, а тонкий серпик луны улыбался в вышине той дразнящей улыбкой, какой лучились красотки со старых рекламных плакатов, призывающих покупать сигареты и лимонад. Летом в такие ночи Клер отправлялась в сад пропалывать и подстригать клумбы с ночными цветами: луноцветом, дурманом, ночным жасмином и душистым табаком. Они не были частью наследия Уэверли, состоявшего из съедобных растений, но Клер разводила их, чтобы было чем заняться бессонными ночами, когда она бывала так взвинчена, что от досады у нее начинал тлеть подол ночной сорочки, а с кончиков пальцев срывались язычки пламени.
Снилось ей всегда одно и то же. Бесконечные змеящиеся дороги. Ночевки в машинах, когда мать отправлялась на очередное свидание в какой-нибудь бар или сомнительную забегаловку. Стояние на стреме, пока мать украдкой запихивала в сумочку шампунь, дезодорант или помаду, а иногда и шоколадный батончик для маленькой Клер в одной из бесчисленных придорожных лавчонок Среднего Запада. Потом, уже перед самым пробуждением, непременно появлялась ее сестра Сидни, окруженная сияющим ореолом. Лорелея подхватывала Сидни на руки и скрывалась за дверью фамильного дома Уэверли в Бэскоме, а Клер не оставалась в одиночестве лишь потому, что мертвой хваткой вцеплялась в материнскую ногу и не выпускала ее.
В то утро, проснувшись в саду за домом, Клер ощутила во рту привкус раскаяния. Нахмурившись, она сплюнула. Ей было стыдно за то, как она в детстве обращалась с сестрой. Просто все шесть лет ее жизни до появления Сидни были наполнены постоянным страхом, что они попадутся, что их обидят, что у них не будет еды, бензина или теплых вещей на зиму. Мать всегда ухитрялась как-то выкрутиться, но это каждый раз происходило в самую последнюю минуту. В конечном итоге они ни разу не попались, Клер никто и пальцем не тронул, а когда листва на деревьях вспыхивала яркими красками, предвещая скорые холода, мать словно по волшебству добывала где-то голубые варежки с белыми снежинками, розовые теплые штанишки, которые полагалось поддевать под джинсы, и шапку с большим мохнатым помпоном. Для Клер эта кочевая жизнь была достаточно хороша, но Лорелея, очевидно, сочла, что Сидни заслуживает большей стабильности. Этого Клер, в душе маленькая испуганная девочка, простить сестре так и не смогла.
Она подобрала секатор и лопатку, неловко поднялась и в предрассветной мгле двинулась к сараю, потом вдруг остановилась и обвела взглядом сад. Вокруг было тихо и сыро; своенравная яблоня за домом еле заметно подрагивала, как будто ей что-то снилось. Этот сад возделывали многие поколения Уэверли. Эта земля олицетворяла собой их прошлое, но также и их будущее. Что-то назревало — что-то такое, о чем сад пока еще не готов был поведать Клер. Следовало держать ухо востро.
Она дошла до сарая, тщательно обтерла старые инструменты от росы и развесила их на стене. Потом закрыла и заперла на замок массивную садовую калитку и через дорожку двинулась к величественному дому в стиле королевы Анны, который она унаследовала от бабки.
Клер вошла в дом через черный ход, по пути заглянув на веранду, где она сушила и сортировала цветы и травы. На нее немедленно пахнуло лавандой и мятой, словно она очутилась в чьем-то чужом воспоминании о Рождестве. Клер через голову стянула перепачканную землей белую ночную сорочку, скомкала ее и, обнаженная, вошла в дом. День обещал выдаться напряженным. Вечером ей предстояло обслуживать банкет, а поскольку был последний вторник мая, нужно еще отвезти партию мятного желе с лепестками роз и сирени и настоянного на жерухе и шнитт-луке уксуса на рынок и в деликатесную бакалейную лавку на площади, где после уроков вечно толклись ученики из Орионовского колледжа.
Клер закалывала волосы гребнями, когда в дверь постучали. Она как была, в белом сарафане в горошек и босиком, спустилась вниз и улыбнулась при виде стоявшей на пороге пожилой дамы.
Эванель Франклин было семьдесят девять лет, а выглядела она на все сто двадцать, однако это не мешало ей пять дней в неделю совершать прогулку в милю длиной по стадиону Орионовского колледжа. Эванель приходилась Клер дальней родственницей, не то двоюродной, не то троюродной теткой; кроме них с Клер, в Бэскоме Уэверли больше не осталось. Клер была очень к ней привязана. Старая дама осталась единственным близким ей человеком с тех пор, как Сидни, едва той исполнилось восемнадцать, уехала из города, и в том же году умерла их бабка.
