«— Люди забыли эту истину, — сказал Лис.
— Но ты не должен ее забывать.
Мы всегда будем в ответе за тех, кого приручили.
И ты отвечаешь за свою розу…»
Антуан де Сент-Экзюпери «Маленький принц»
За окном во всю стену всходит красное, словно умытое кровью солнце.
Пронизывающий ужас стекает на пол капельками пота. Здесь нет спасения. Нет жалости. Нет даже шанса пошевелиться : жестко и безжалостно фиксируют положение тела кандалы и цепи.
— Я пришел к тебе с приветом…
Тихий, вкрадчивый голос проникает глубоко в душу , разъедая ее горьким ядом. О на рвется в отчаян ной попытке освободиться, но лишь бессильно повисает на отозвавшихся вибрацией цепях.
— Рассказать, что солнце встало…
Чужое дыхание обжигает шею . Мягко, почти ласково, касаются ключиц его пальцы …
— Что оно горячим светом…
…оценивающе скользят к шее, потом к лопаткам, пробуя, вырисовывая на обнаженной коже замысловатые узоры …
— По листам затрепетало…
И вновь рывок, слезы на глазах. Прикушенная до крови губа и немой крик, когда его пальцы начинают втирать в кожу мазь. Чтобы кровь сворачивалась быстрее . Он не хочет ждать, он хочет быстрее начать работать.
Он все объяснил, еще вчера, перед пыткой.
— Рассказать, что лес проснулся…
Голос его тихий, мягкий, как и осторожные движения его пальцев. Мазь впитывается в кожу быстро, отзываясь легкой прохладой и онемением.
— Весь проснулся, веткой каждой…
Берет со столика плеть. Она застывает, ожидая неизбежного.
— Каждой птицей встрепенулся…
Свистит в воздухе плеть, рвет кожу, и мир вспыхивает острой, на грани выдержки, болью . Крик. Чужой и ее. Слезы по щекам. И медленное, болезненное возращение в реальность . Нет! Пожалуйста!
Он промокнул рану мягкой тканью, убирая кровь, улыбнулся и вдруг сказал:
— Ах да, я и забыл. Загадай последнее желание, девочка!
Как сложно сосредоточиться… еще сложнее разжать губы и сказать…
- Создателя нет, моя девочка, — ответил художник, вновь поднимая руку с плетью.
Эти слова были страшнее боли. Они убили последнюю надежду.
В аське:
Пик: Слушай, этот человек действительно гений. Я на его картины насмотреться не могу. Смотри, как он шрамы разрисовывает…
Лили: Я что, шрамов не видела?
Пик: Да там сами шрамы — сложный узор. Только на них можно любоваться годами. Боже, я в его «Маленькую воительницу» влюбился! Какое шикарное тело… интересно, где он такую модель взял? Я и не думал, что свежие шрамы могут быть столь потрясающе красивы! А они настоящие, ты понимаешь? Мне иногда кажется, что их можно потрогать. Не, такого ни с помощью графики, ни с помощью фотошопа не соорудишь. Тут душа нужна, талант. Боже, я полдня на выставке рядом с этой картиной стоял!
Лили: Какая душа? Шрам это рана. Это боль, до тебя не доходит? И вообще иди и купи, повесь над кроватью и любуйся, а не морочь мне голову.
Пик: С ума сошла? Эта картина таких деньжищ стоит, что у меня вовек не водилось. Говорю же тебе, человек — гений! По буквам прочитай — г-е-н-и-й он! Признанный.
Лили: Достал со своим гением, понимаешь?
Пик: А в прошлый раз он нарисовал мужика с выколотыми глазами. Это было великолепно!
Лили: Ты, кажется, не понял…
Пик: Кровь по щекам лилась… а он играл на флейте. Будто и не замечал. На фоне заката… Ангел любит рисовать закаты. Я понимаю, пафосно, но красиво же!
Лили: Достал!
Пик: А его клеймо на животе беременной девушки? Эксперты говорят, что ожог и в самом деле так выглядит. Но какой ожог… ангел раскинувший крылья. Красотень!
Лили: Все, я предупредила. Выхожу из аськи. Наслаждайся своим художником сам, садист несчастный!
Некоторое время Петр молчал, уставившись в лежащие перед ним страницы. Дима знал — прочитал. Прочитал и теперь то ли переваривает впечатление, то ли собирается словами, чтобы отругать.
Впрочем, Диме уже все равно.
За окном кафе шел дождь. Наверное, последний в этом году ливень. А настоящая, золотая осень, все тянет, не спеша приходить. И деревья зеленые, будто в коричневых, некрасивых пятнах, несмотря на середину октября. Да и зелень какая-то… вялая, ненастоящая.
Всемирное потепление? Или местный траур по Нине?
Официант поставил на округлый, коричневый столик чашечку кофе для Петра и стакан чего покрепче — для Димы.
— Опять пьешь? — спросил Петр.
Это было первой фразой за последние пять минут. Молчание убивает. Впрочем… в молчании ли дело? Весь этот долбанный мир — убивает.
— Скажи мне на милость, — спросил вдруг Петр, откидываясь на спинку стула. — Это что?
— Это окончание романа, — мрачно ответил Дима, принимаясь за коньяк. Горчит. Вся эта жизнь горчит полынью. И вкус тот въелся в гортань, ее разъедая. И не избавиться, как ни старайся.
— Зло победило?
— И что? — глупый вопрос. — Тебе подавай хэппи-энд? С какой стати?
— Да какой тут хэппи-энд… Знаешь, по мне эта фраза о создателе неуместна.
— Для тебя неуместна, а для меня…
Бога нет. Это он думал, стоя над ее открытой могилой. Нет и быть не может. Первые комья полетели на гроб.
«Знаешь, когда я молюсь, мне кажется, что со мной ничего не может произойти плохого, понимаешь, — как-то сказала она. — Просто… чувствую себя защищенной. Чувствую, что всегда есть кто-то рядом, хотя, кажется, что никого и нет… всегда. И никакая случайность меня не сломит.»
