– Ох, вот ведь сука! Что-ж я маленьким-то не сдох! – прошипел Николай Романов сквозь ссохшиеся губы.
«И где же это мы вчера умудрились так нажраться-то?» – Николай попробовал приподняться, но тщетно. Мышцы не слушались, перед глазами мелькали какие-то картинки. Голова не просто болела, она раскалывалась, как арбуз под наезжающей гусеницей танка.
«Какого ещё, блядь, танка?» – спросил он сам себя и сам-же себе ответил, – «Т-72, или Т-90. Впрочем, арбузу хватит даже древнего Т-34. Помнишь такой? Его даже Третьему Рейху до Берлина по самые гланды хватило, куда уж там какому-то арбузу».
Т-34? Картинка перестала мерцать и оформилась в конкретное воспоминание. 1945-й год, Берлин, старший лейтенант Николай Романов пишет, вернее, нацарапывает ножом на одной из уцелевших стен, на руинах Рейхстага, по-немецки: «Привет, кузен Вилли, вот я и здесь, как тебе и обещал. Берлин, май 1945. Ники».
Картинки перед глазами перестали мерцать. Николай Александрович Романов, Наследник-Цесаревич Престола Российской Империи пробуждался в своём изначальном теле. Хотя, насчёт изначальности теперь возникали сомнения: «Значит, всё это правда? Это был не сон?» Четыре жизни, четыре судьбы и снова на старт…
– Его Императорское Высочество очнулись, – раздался радостный возглас лекаря крейсера «Память Азова».
«Как там его, смерда? Гирш, по-моему. Или не Гирш… Чёрт, какая-же каша в голове…»
– Не орите, любезный, будьте так добры. Наше Высочество сейчас очень болеет головою. Велите-ка шёпотом подать нам опохмелиться и убирайтесь в свой лазарет, мы уж тут сами как-нибудь оклемаемся.
Гирш (или не Гирш, как его там, смерда) испарился как снежинка при термоядерной реакции.
– Как ты, Ники?
«Георг. Граф Корфский. Мужик. Жаль, что не наследник Греческого Престола».
– Пока сам не пойму, Жорж. Вели подать мне «шустовского», голова раскалывается.
– Тебе нельзя, Ники.
– Это ещё почему?
– Ты ранен. Ничего не помнишь?
– Пока нет, но обязательно вспомню. А пока вели подать мне «шустовского» и папиросу.
– Тебе нельзя. Лекарь запретил.
– Сальвадор Фёдорович. – Николай разглядел командира крейсера, капитана первого ранга Бауэра.
– Слушаю, Ваше Императорское Высочество!
– Немедленно удалите от нашего высочества всех лишних. Наше высочество тотчас желает поставить крейсеру боевую задачу.
Бауэр распорядился, и пока публика покидала адмиральский салон, Николай прикрыл глаза.
«Рана пустяковая, а невыносимая головная боль от вселения чужой для этой головы памяти, такое было уже трижды, и лечится это как похмелье, главное – мимо рота не пронести».
– Помогите мне подняться, Сальвадор Фёдорович.
– Вы уверены, Ваше Императорское Высочество? Вы ведь сутки без памяти пролежали.
– Ну, тогда хотя бы сесть. Сутки, говорите? Государю-Императору сообщили?
– Конечно, Ваше Императорское Высочество.
– Оставьте титулование. Ответ от Государя получен?
– Так точно-с, Николай Александрович! Велено возвращаться, как это только позволит ваше состояние здоровья.
«Хорошо. Наше состояние позволит, когда я сам это решу. В прошлый раз я пошёл на обострение отношений с Японией в целом и с Микадо лично, хотя и тогда было очевидно, что это акция сумасшедшего одиночки, и закончилось всё это очень плохо. И для России, и, в итоге, для Японии, к вящей славе англосаксов.»
– Будьте любезны, Сальвадор Фёдорович, налейте мне «шустовского». Да полнее, что вы как от сердца отрываете, ей Богу. Вот так, хорошо. Расскажите пока – что вы знаете о случившемся.
«Через пару минут полегчает, проверено неоднократно. О как интересно: в этот раз, оказывается, я сам убил психа. Тростью. Через глаз прямо в мозг. Самурая (хоть и неуклюжего) с катаной (хоть и дерьмовой)! Такими тоненькими и беленькими ручками… Круто! Микадо со свитой и лучшими врачами прибыл в Киото и ждёт известий, готов лично прибыть на борт «Памяти Азова». А это, пожалуй, уже лишнее. Такая форма извинений для него уже на грани самоунижения. После этого уже я стану должником в его глазах. Нет уж, коллега, закрыть этот долг такой бесполезной ерундой я вам в этот раз не позволю».
– Ух, полегчало, славно-то как, дай вам Бог здоровья, Сальвадор Фёдорович. Теперь помогите встать. Уверен-уверен. Нет, никого пока не зовите, в халате посижу. Пойдёмте за курительный столик и бутылку прихватите. Пишите телеграмму Государю: «Жив-здоров. Инцидент исчерпан, тяжкой вины принимающей стороны не усматриваю, считаю необходимым продолжить визит согласно плану. Николай».
Бауэр одарил Цесаревича удивлённым взглядом, но ничего не сказал.
«Он, да и не только он, а подавляющее большинство европейцев, сейчас считают японцев унтерменшами, если вообще людьми. И я так же считал, в чём сильно просчитался. Фатально просчитался. Катастрофически…»
– Телеграмму Микадо: «Благодарю за заботу. Рана пустяковая, помощь не требуется. Планирую продолжить визит. Наследник-Цесаревич».
– А если Государь не дозволит, Николай Александрович? – осторожно поинтересовался капитан «Памяти Азова».
– Если не дозволит, то планы изменятся, – Николай затушил папиросу и сразу прикурил новую, – Но я очень надеюсь его убедить. Давайте ещё по чуть-чуть, Сальвадор Фёдорович, и зовите своего Гирша, нужно знать, когда он снимет мне повязку. Как же хорошо, что лейб-медика с собой не взял, сейчас бы кудахтал и на нервы действовал… Да, кстати, боевая задача – готовьтесь к переходу на рейд Токио. Даже если Государь велит прекратить визит, просто отправимся оттуда.
