Русские и японцы на Сахалине

Въ прошедшемъ 1871-мъ году, въ трехъ послѣднихъ книгахъ нашего журнала [10] была помѣщена часть дневника Н. В. Буссе, гдѣ имъ описана первая попытка русскихъ, въ сентябрѣ 1853 года, утвердиться прочно на островѣ Сахалинѣ, который съ половины прошедшаго столѣтія не разъ посѣщался русскими мореходами, а въ началѣ нынѣшняго сдѣлался предметомъ непріязненныхъ отношеній къ Японіи; японцы успѣли завести на островѣ богатыя рыбныя факторіи, гдѣ и производили работы почти даровою силою, а именно, руками полудикихъ туземцевъ, аиновъ. Мы цѣнили эти записки какъ потому, что онѣ были ведены лицомъ, занимавшимъ видное мѣсто въ самой экспедиціи, такъ и потому, что самое предпріятіе, теперь почти забытое, было собственно замѣчательнымъ подвигомъ, достойнымъ памяти: для занятія Сахалина была отправлена горсть людей, состоявшая изъ 70-ти человѣкъ при двухъ офицерахъ:- Н. В. Буссе, какъ старшій офицеръ, командовалъ отрядомъ, Н. В. Рудановскій завѣдывалъ ученою частью экспедиціи. И эта горсть людей, отрѣзанная отъ своихъ до 29-го апрѣля 1854 года, въ теченіи 7-ми мѣсяцевъ, держалась бокъ-объ-бокъ съ милліоннымъ населеніемъ японской имперіи. Независимо отъ всего этого, мы публиковали дневникъ Буссе также и потому, что въ наше время Сахалинъ обратилъ на себя вниманіе, какъ мѣсто, гдѣ предназначается устроить болѣе раціонально каторжныя работы, а потому описаніе острова, сдѣланное русскимъ офицеромъ и въ недавнее время, появилось бы весьма кстати и представляло почти современный интересъ: намъ слишкомъ часто приходится даже и по своимъ дѣлахъ наводить справки въ иностранной литературѣ, а потому нельзя было пренебрегать наблюденіями соотечественника, которыя послѣ его смерти сохранились въ его семействѣ.

Между тѣмъ, напечатанная нами часть дневника покойнаго Буссе вызвала возраженія такого свойства, которое не имѣетъ ничего общаго съ тѣмъ общественнымъ интересомъ, ради котораго мы публиковали дневникъ. Возражалъ Г. И. Невельской; онъ имѣлъ главное начальство надъ сахалинской экспедиціей, сопровождалъ въ половинѣ сентября 1853 г. изъ Петровскаго нашъ дессантъ, указалъ мѣсто на островѣ, гдѣ дессантъ долженъ былъ укрѣпиться на зиму, и возвратился въ себѣ въ Петровское въ концѣ сентября. Другое возраженіе доставилъ Н. Б. Рудановскій, прошедшій осень, зиму и весну вмѣстѣ съ г. Буссе въ новомъ Муравьевскомъ постѣ — такъ названо было первое наше укрѣпленіе на Сахалинѣ въ честь ген. — губ. Восточной Сибири Муравьева-Амурскаго; оно находилось на берегу залива Анивы, въ самомъ японскомъ селеніи. Оба возражегія напечатаны нами (см. выше: августъ, стр. 907); въ дневникѣ Буссе выражались его личныя мнѣнія о своихъ сотрудникахъ; теперь и сотрудники высказали свое личное мнѣніе о Буссе, а потому все это дѣло мы должны считать поконченнымъ. Но для исторіи самой экспедиціи изъ этого личнаго дѣла является еще новая черта: мы видимъ теперь, что, кромѣ множества затрудненій внѣшнихъ и матеріальныхъ, сахалинская экспедиція страдала внутреннимъ несогласіемъ, столь сильнымъ, что и теперь, спустя почти 20 лѣтъ, его эхо довольно громко разразилось между нами. Кромѣ того, оказывается изъ возраженій Невельского, что такой важный, отвѣтственный постъ, какъ постъ начальника команды, на котораго возложено было притомъ дѣло государственной важности, г. Невельской — по собственному его сознанію — вручилъ г-ну Буссе «единственно потому, что не было тогда въ экспедиціи другого свободнаго офицера». Какъ бы ни было все это мало лестно для Буссе, но нельзя оправдать и назначавшаго, который теперь сознается, какими отрицательными мотивами руководился онъ въ своемъ выборѣ лица. Мы думаемъ, что это самообвиненіе сдѣлано г-номъ Невельскимъ a posteriori, и едва ли онъ рѣшился бы поставить на такой важный постъ лицо, которому онъ не довѣрялъ и которое — не уважалъ, а назначилъ только потому, что не было «другого свободнаго офицера», сознавая при этомъ, что назначенное имъ лицо ни къ чему неспособно. Защищая г-на Невельского отъ самого его, мы сошлемся на отзывы Буссе о г-нѣ Невельскомъ: онъ, несмотря на то, что расходился съ нимъ въ томъ или другомъ мнѣніи, постоянно называетъ его «человѣкомъ благородныхъ чувствъ, дѣятельнаго и энергическаго характера». Назначеніе на важный постъ лица, завѣдомо неспособнаго и недостойнаго, не могло бы быть оправдано ничѣмъ. Мы думаемъ вообще, что весь этотъ споръ по поводу дневника Буссе возникъ отъ непривычки у насъ публично обсуждать дѣйствія лицъ, поставленныхъ въ оффиціальное положеніе; даже наши почтенные моряки, имѣвшіе болѣе насъ случай знакомиться съ обычаями и нравами прессы другихъ странъ, раздѣляютъ однако общую всѣмъ намъ чувствительность, когда о нашей оффиціальной дѣятельности говорятъ публично. И эта болѣзненная боязнь печатнаго слова встрѣчается у насъ на каждомъ шагу: на печатное слово смотрятъ какъ на опасный бичъ, который для безопасности и слѣдуетъ держать постоянно въ футлярѣ и подъ замкомъ, какъ въ средніе вѣка не знали противъ зла, называемаго огнемъ, другого средства, какъ извѣстное ouvre-feu, и послѣ заката солнца запрещалось строжайше держать огонь.