КОСТЮМ — ВЕЩЬ И ОБРАЗ В РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ XIX ВЕКА
А. П. Чехову принадлежит высказывание: «Для того чтобы подчеркнуть бедность просительницы, не нужно тратить много слов, не нужно говорить о ее жалком несчастном виде, а следует только вскользь сказать, что она была в рыжей тальме» (Лазарев-Грузинский А. С. Воспоминания // А. П. Чехов в воспоминаниях современников. М., 1955. С. 122).
Читатели — современники писателя — без усилий понимали, что´ кроется за «рыжей тальмой» и почему «рыжей» оказывалась именно тальма, а не ротонда или сак (см. тальма, ротонда, сак). Предметная среда литературного произведения была средой обитания для читателей. Поэтому было так легко представить себе не только пластический облик персонажа, но и понять, какие превратности судьбы скрыты за упоминанием о костюме или ткани, из которой он сшит. Описание внешнего облика героев литературного произведения находило в душе читателей определенный эмоциональный отклик: ведь каждый предмет имел для них не только конкретную форму, но и обладал скрытым значением, был зна´ком целого ряда понятий, которые сформировались в процессе бытования этого предмета. В расчете на понимание в определенном, авторском, смысле и строили свое повествование писатели.
В ином положении оказываемся мы, читая произведения русской художественной литературы XIX века. Все, что связано с костюмом минувшего столетия, давно ушло из нашей повседневной жизни. Исчезли из обихода даже слова, обозначавшие старинные костюмы и ткани.
Обращаясь к А. С. Пушкину или Н. В. Гоголю, Ф. М. Достоевскому или А. П. Чехову, мы, в сущности, не видим многое из того, что было важно для писателя и было понято его современниками без малейшего усилия. Иными словами, для первых читателей литературное произведение представлялось как живописное полотно без малейших утрат и повреждений — теперь же мы, восхищаясь психологической мощью, цельностью характеров, вместе с тем не замечаем многих выразительных средств, при помощи которых писатели достигали этой выразительности.
Поэма Н. В. Гоголя «Мертвые души» известна, без преувеличения, каждому. Трудно представить себе человека, который бы не читал ее. Попробуем проанализировать небольшой фрагмент из второго тома «Мертвых душ», чтобы понять, что´ может дать читателю знание о костюме минувшего века для максимального приближения к авторскому замыслу, для наиболее полноценного восприятия художественного текста.
«Парень, лет 17, в красивой рубашке из розовой ксандрейки, принес и поставил перед ними графины. <…> Брат Василий все утверждал, что слуги не сословие: подать что-нибудь может всякий, и для этого не стоит заводить особых людей; что будто русский человек потуда хорош и расторопен и не лентяй, покуда он ходит в рубашке и зипуне; но что, как только заберется в немецкий сюртук, станет вдруг неуклюж и нерасторопен, и лентяй, и рубашки не переменяет, и в баню перестает вовсе ходить, и спит в сюртуке, и заведутся у него под сюртуком немецким и клопы, и блох несчетное множество. В этом, может быть, он и был прав. В деревне их народ одевался особенно щеголевато: кички у женщин все были в золоте, а рукава на рубахах — точные коймы турецкой шали» — т. 2, гл. IV.
Могла ли «рубашка из розовой ксандрейки» быть названа красивой? Почему бы и нет? — подумает современный читатель. Однако Н. В. Гоголь — большой знаток народного быта во всех его проявлениях, о чем свидетельствуют его «Заметки по этнографии», «Заметки о сельском хозяйстве и крестьянском быте» (Полн. собр. соч. Т. 9. С. 415–438), — скорее всего знал, что александрейка, александрийка, александровка, ксандрейка, касандровка — хлопчатобумажная ткань ярко-красного цвета. Розовый оттенок мог означать, что она была выгоревшей или застиранной, и определение «красивая» могло иметь иронический смысл, особенно заметный в сочетании с «кичками в золоте» и «коймами турецкой шали» на крестьянских рубахах. Знакомство со статьями о кичке и шали объяснит читателю, почему это было невозможно в условиях русской деревни. И, как знать, возможно, Н. В. Гоголь сомневался в ценности благодеяний, оказываемых помещиком Платоновым своим крестьянам, так как живая жизнь русской деревни не давала к этому поводов.
Отталкиваясь от «розового» цвета «красивой рубахи» платоновского слуги, можно пойти и дальше в выстраивании гипотетической цепочки, едва ли не усмотреть в этом образе сатирический и даже гротесковый характер. Но для нас достаточно лишь указать, что в контексте драматических поисков идеала народной жизни во втором томе «Мертвых душ» просматривается реальный бытовой контекст, преодолеть или игнорировать который Н. В. Гоголь был не в силах.
Процитированные рассуждения Василия Платонова противопоставлены высказываниям полковника Кошкарева из предыдущей главы: «Много еще говорил полковник о том, как привести людей к благополучию. Костюм у него имел большое значение: он ручался головой, что, если только одеть половину русских мужиков в немецкие штаны, — науки возвысятся, торговля подымется, и золотой век настанет в России».
В построении цитируемых отрывков, в очередности смысловых акцентов у Гоголя заметна перекличка с размышлениями В. Г. Белинского, например, в его статье «Петербург и Москва», опубликованной в сборнике «Физиология Петербурга, составленная из трудов русских литераторов» (1845).
