Обратите внимание!
Это объявление имеет целью предостеречь публику от субъекта, называющего себя Октавием Гастером.
Его приметы — высокий рост, блондин, глубокий шрам на левой щеке, идущий от глаза до угла рта.
Нелишне будет упомянуть его пристрастие к ярким цветам — зеленые манишки и прочее.
В его речи слышен легкий иностранный акцент.
Хотя этот человек и неуязвим на почве закона, он опаснее бешеной собаки. Да избегает его каждый, и да сторонится от него, как сторонятся от прокаженного.
Всякое сообщение, касающееся этой личности, будет принято с живейшей благодарностью г. А К. У. Линкольнс-Хилл, Лондон.
Это объявление было наверное отмечено многими читателями утренних газет в начале текущего года.
В известных кругах оно возбудило сильнейшее любопытство, благодаря чему относительно личности Октавия Гастера и его преступлений в обществе сложились целые легенды.
Если я объясню вам, что это объявление было составлено и опубликовано по моей личной просьбе, моим старшим братом адвокатом Артуром Купером Ундервудом, вы легко поймете, что я более, чем кто-либо другой, имею право дать тайне авторитетное разъяснение.
Осаждавшие меня вплоть до сегодняшнего дня страшные, хотя и смутные подозрения, осложненные горем от потери моего возлюбленного, происшедшей накануне самой свадьбы, помешали мне открыть происшествия августа месяца кому бы то ни было, кроме моего старшего брата.
Но теперь, окидывая взором прошедшее, мне кажется, что я имею возможность объяснить и связать единой общей идеей массу мелочей, раньше мною не замеченных.
Эти мелочи дают ряд улик, которые, будучи недостаточными в глазах суда, могут тем не менее произвести известное впечатление на публику.
Итак, я попытаюсь изложить точно и беспристрастно все, что произошло со дня вступления этого человека, Октавия Гастера, в Тойнби-Холл, вплоть до дня большого состязания в стрельбе из карабина.
Я хорошо знаю, что на свете есть масса людей, всегда готовых посмеяться над сверхъестественным или над тем, что наш слабый ум считает таковым. Я знаю также, что моя принадлежность к женскому полу сильно ослабит значительность моих показаний.
Мне остается только одно оправдание: человек я не слабоумный и далеко не впечатлительный; оценку же, произведенную мною Октавию Гастеру, разделяют многие и многие женщины.
Приступаю к изложению фактов.
Это было у полковника Пилляра в Роборо, в очаровательном графстве Девон; мы проводили там лето.
Я уже несколько месяцев была невестой его старшего сына Чарли. Свадьбу собирались сыграть в конце вакаций.
Надеялись, что Чарли успешно выдержит экзамены; впрочем, будущность его была во всяком случае обеспечена.
Я со своей стороны тоже не была нищей.
Старик-полковник был в восторге от этого союза. Моя мать — тоже.
С какой стороны ни взглянуть, на нашем горизонте нельзя было заметить ни единого облачка.
Поэтому нет ничего удивительного в том, что август месяц показался нам периодом ничем не возмутимого благополучия.
В веселом Тойнби-Холле можно было забыть про самые жестокие страдания и печали, от которых стонет мир.
Там гостил во-первых, лейтенант Дэзби, — Джек, как называли его запросто; он только что прибыл из Японии на борту судна Королевского флота «Акула».
Он был в таких же отношениях, как и мы с Чарли, с сестрой последнего, Фанни; благодаря этому мы всегда готовы были оказать друг другу моральную поддержку.
Далее шли младший брат Чарли, Гарри, и его закадычный друг по Кембриджу, Тревор.
Наконец, — моя мать, милейшая пожилая дама, вся сияя, любовавшаяся нами из-за своих золотых очков и изо всех сил старавшаяся устранить малейшие затруднения, которые могли бы появиться на пути двух молодых парочек.
Она неустанно повторяла им рассказ о своих сомнениях, страхах и опасениях, которые испытала в то время, когда молодой горячий вертопрах Николай Ундервуд отправился искать себе невесту в провинцию и отрекся от Крокфорда и Таттерсолля ради любви дочери деревенского старосты.
Я, однако, забыла упомянуть про нашего любезного хозяина — бравого старого полковника, с его вечным подшучиванием, пристрастием к рюмке и напускной суровостью.
— Ей-ей, не понимаю, что такое стряслось эти дни со старичиной, — часто говаривал Чарли. — Со дня вашего пребывания, Лотти, он ни разу не посылал к черту либеральное министерство; я уверен, что если он не даст себе воли по части ирландского вопроса, его как-нибудь хватит кондрашка.
Весьма возможно, что старик вознаграждал себя за дневное воздержание, когда оставался наедине с собой в своей половине.
Но он действительно питал ко мне теплое чувство, которое высказывал целым рядом проявлений мелочного внимания и предупредительности.
— Вы славная девочка, — сказал он как-то вечером голосом, сильно отдававшим портвейном. — Честное слово, Чарли — ловкий малый; я не ожидал увидать в нем столько вкуса. Но заметьте мои слова, мисс Ундервуд: вы скоро сами убедитесь в том, что этот ветрогон далеко не так глуп, как это кажется на первый взгляд.
Сделав этот косвенный комплимент, полковник торжественно накрыл лицо платком и заснул сном невинного младенца.
