У обитателей этой маленькой бамбуковой хижины сегодня был не совсем обычный день. Это чувствовалось. И вовсе не потому, что, скажем, дом был полон гостей, а стол заставлен кушаньями. Напротив, в хижине царила тишина. Семья, как и обычно, собралась во дворе возле большой сосны. На алтаре предков, находящемся на видном месте, у стены, теплились три поминальные палочки, распространяя тонкий нежный аромат, а керосиновая лампочка разливала по хижине слабый желтоватый свет.
Как и в любой другой вечер, семейство тетушки Кон собралось во дворе. Все сидели на низенькой скамеечке, поставленной на песок неподалеку от неглубокой щели, служившей бомбоубежищем. Над скамейкой было устроено нечто вроде навеса из сосновых веток. Но от него осталось, пожалуй, только название. От полуденной жары этот навес не спасал, а ночью вообще был не нужен. Люди этих мест привыкли к постоянной жаре. Свыклись они и с песком и с соленой морской водой. В душные ночи тетушка Кон вместе с детьми спала во дворе, возле убежища.
…В этот час, когда на хутор медленно опускалась ночная тишина, мать и дети продолжали торжественную трапезу. Да, это была торжественная трапеза, хотя гостей на нее не приглашали. Не зажигали огней. И даже керосиновую лампочку оставили в доме, довольствуясь слабым светом народившегося месяца.
Старшей дочери тетушки Кон было лет двенадцать — тринадцать. Братишка ее, совсем еще несмышленыш, сопя, обгладывал куриную ножку. Девочка ела медленно и чинно.
Их матери на вид было лет сорок. Она сидела, не притрагиваясь к пище, и смотрела то на детей, то куда-то вдаль, туда, где река сливалась с морем.
Дом тетушки Кон стоял на окраине хутора Кыа. И хотя в нем было три чистенькие комнатки, на фоне устья могучей реки он выглядел крошечным. Река Зиань чем-то напоминала кита, из раскрытой пасти которого в море извергаются потоки воды. Устье реки было необозримым. Из окон домика матушки Кон оно казалось бескрайним. Хозяйничал здесь порывистый морской ветер. По своей прихоти он обрушивал на дельту штормы и тайфуны, поворачивал вспять воды могучей реки.
Мать смотрела на жующих детей. Они вызывали в ней и радость и жалость. Когда в небогатом доме появляется лакомый кусок, его отдают детям. То, что дети довольны, радовало ее.
Но может быть, ее дети — сироты — не знали, какой сегодня день и почему мать устроила им такой сытный ужин.
Нет, дети знали все. Они помнили, о чем не раз говорила им мать: сегодня — годовщина гибели их отца. Давно это было. Младший тогда еще не появился на свет.
— Дети, вы знаете, какой сегодня день?
— Сегодня день, когда погиб отец, — не задумываясь, ответил сынишка.
— А почему он погиб, твой отец, ты знаешь?
— Его убили колонизаторы!
Девочка молчала. Ей было неловко оттого, что братишка так легко говорит об этом. Она внимательно посмотрела на мать своими огромными черными глазами и прошептала:
— Отец был партизаном. А враги приплыли по морю и все здесь сожгли. Так ведь, мамочка?
Да, все было именно так. Но дети знали эту страшную правду только из рассказов взрослых. А перед глазами женщины всегда стояли картины жуткого погрома, когда люди, казалось, тонули в крови. Разве можно рассказать это детям, двум воробышкам-глупышкам? Разве смогут они сейчас понять, в каких муках погиб их отец? Тогда молодые парни в рубашках защитного цвета не знали пощады. Там, где они проходили, оставалась лишь смерть. После их ухода она нашла полуобгоревшее, почерневшее, как головешка, тело своего мужа. Вот уже сколько лет она пытается отогнать от себя этот кошмар и не может! Разве обо всем этом расскажешь детям?
Боясь расплакаться от нахлынувших воспоминаний, женщина молча кивнула в ответ, но предательские слезинки все же вытекли из-под ресниц.
— Сестра, смотри: мама плачет. Она вспомнила об отце, да?
— Конечно. Маме жалко его, — ответила девочка и вдруг обрушилась на братишку: — Да ешь ты быстрее, ишь расселся!
Потом она обернулась к матери и заговорила совсем о другом:
— Мама, ты нынче идешь работать на перевоз?
— Нет, доченька, не пойду. Этой ночью меня заменит тетя Соа.
Тетушка Кон изо всех сил старалась казаться спокойной, но две мокрые полоски от слез на щеках говорили о том, что горе сжимает ей сердце.
* * *
Паром ткнулся носом в берег. Сидевшие в нем люди не успели спрыгнуть, как в лодку полезли ожидавшие перевоза. Пыхтенье… брань… возня. Большая лодка-паром раскачивалась с борта на борт…
— А ну-ка, дайте сначала всем сойти на берег. Люди еще не сошли, а вы уже полезли… Так-так… Ничего, ничего, сначала дайте пройти женщинам… Ты, товарищ, отодвинь-ка свою колымагу, пусть сперва на паром поднимутся солдаты.
Командовала молодая девушка. Она стояла выше всех, на самом носу парома, и ее фигура четко вырисовывалась на фоне серебристого, чуть красного у горизонта неба. Голосок у девушки был чистый, нежный, и даже не верилось, что к нему прислушиваются.
И, как оказалось, организационного начала вполне хватило: все быстро погрузились.
Паром уже собирался отчаливать, когда на берегу показалась пожилая женщина. Еще издали она закричала:
— Соа, давай я тебя сменю! Ступай домой, поешь! Тебе ведь еще надо идти на собрание ячейки.