Летний вечер близился к завершению. Предметы отбрасывали длинные тени, палящее весь бесконечный день солнце почти зашло, и с минуту на минуту должны были зажечься фонари. С улицы веяло мягкой прохладой, благодаря приоткрытому окну проникающей и в комнату, где легонько колыхались занавески. Часы показывали половину десятого. Всем, включая и шестнадцатилетнего Рики Макарони, вечернее время приносило облегчение после адской дневной жары. Только он этого облегчения, ввиду особых обстоятельств, почти не замечал.
«До чего же противно! Делить тело с тобой — не только величайшее несчастье для меня, но и позор! Ни один мой день не проходил так бесцельно, бездельник!».
Рики сидел за столом, временами поднося к глазам один из лежащих перед ним развернутых пергаментных листов. Некоторое время назад он вернулся в свою комнату с ужина, и, пожалуй, члены семьи уже не рассчитывали, что он спустится. Это как нельзя лучше устраивало парня, потому что в последнее время он в глубине души предпочитал ни с кем не общаться, и причина для этого была, по его мнению, существенной. Ибо беспристрастный и компетентный психиатр, не имеющий представления о магических метаморфозах сознания, назвал бы ее шизофренией. Но Рики‑то знал, что все значительно серьезнее. Он надеялся, что одной ядовитой репликой внутренний собеседник ограничится, но, похоже, того вдохновляла усталость юноши, и, выдержав короткую паузу, он зарядил свое:
«Тот, кто только и слоняется без дела, ест да болтает, никогда не станет сильным и могущественным. Мне даже противно, насколько жалкое зрелище этот твой летний отдых. Лучше бы ты вырос в тех же условиях, что и я».
«Для тебя‑то лучше, точно», — согласился Рики, в который раз останавливаясь глазами на первой строчке и смутно опознавая отдельные буквы. Он колебался, зажигать ли свет, но на самом деле понимал, что не очень‑то ему и хочется читать.
Ричард Макарони был несовершеннолетним колдуном, и потому обучался в британской магической школе «Хогвартс». И хотя для многих, заяви он такое, это было бы диагнозом, все же на самом деле Рики давно с этим свыкся. Кроме того, в конце прошедшего учебного года он снова угодил в передрягу, опасную для жизни — но так, опять же, случалось с ним каждый год с тех пор, как он попал в любимую школу. Необычным, таким образом, могло считаться только то, что Рики оказывается, был не совсем самим собой.
Двойник между тем завел старую песню о том, в окружении каких слабовольных и вызывающих презрительную жалость людей ему приходится жить. Рики зевнул, поскольку в своих критических оценках альтернативная сущность начала повторяться еще на прошлой неделе. Может, поначалу он и волновался за безопасность своих близких, но теперь парню нудные угрозы попросту надоели.
Стремительно темнело. Рики так и не взялся за последние письма. Собственно, ничего нового он бы не узнал. Друзья писали ему аккуратно. Почти каждый день он получал от них что‑нибудь. Как будто по заранее установленной очередности.
Этим летом Рики не раз ловил себя на том, что, прочитав целое письмо, совершенно не помнит его содержания. А читать вообще‑то было ни к чему — смысл угадывался между строк. Ведь он, Рики, являл для своих друзей замечательный, единственный в своем роде повод для беспокойства, и они стремились подбодрить его.
Рики угнетала эта забота, тем более очевидная, что такого, как в этом году, никогда не случалось до сих пор. Впервые в жизни, для разнообразия, он получил письмо от Ральфа Джордана, который каждое лето с тех пор, как они познакомились, ограничивался приветами в чужих посланиях. Но тут Ральф самолично взялся за перо и от души постарался, рассказывая о трудных обстоятельствах своего романа с Тиффани Флинт. Отцы влюбленных со школы недолюбливали друг друга и потому категорически не одобряли выбор своих детей; даже когда те были в школе, они приезжали, устраивали скандалы и всякие гадости. Однако, трагедии до сих пор не случилось, да никто и не ожидал ничего подобного: Тиффани характером походила на Джульетту, примерно как реальный учитель — на святого, Ральф тоже был нормальным парнем и мало уважал средневековые страсти. Зато воздвигнутые на его пути препоны неимоверно его раздражали, чем он не преминул подробно поделиться с Рики. «Родители воспользовались каникулами, чтоб капать на мозги нам обоим. Теперь ее братец пишет мне письма под диктовку и отсылает их под именем Рока Корнишона, это наш гриффиндорский ловец. Ему это не очень‑то нравится, я так понимаю, но это ничего. Хуже, что моя мама целиком и полностью на стороне папы, потому что мистер Флинт вроде бы когда‑то то ли сбросил ее с метлы, то ли врезался в ее подругу…».
Увлекательное повествование растянулось почти на две страницы. В конце Ральф делал патетический вывод о том, что надо крепиться, ибо настанут и лучшие времена.
«Для него может, и настанут», — усмехнулась альтернативная сущность, подразумевая тем самым, что Рики надеяться не на что.
«Как? Разве ты не обещал уже тысячу раз, что зажаришь всех моих друзей, если возьмешь верх? — притворился изумленным Рики — Ну и склероз, возраст все‑таки берет свое».
