Ему было пятьдесят шесть лет, но он нервничал, как мальчишка.
Три дня, проведенных в Чикаго вместе с Катериной, определили его решение совершить паломничество в Мексику, к святилищу Мадонны Гваделупской.
В углу холла, слева от стола, где с важным видом восседал портье, туристы из Японии, уже выписавшиеся из гостиницы, сложили свой багаж и теперь бесцельно слонялись в ожидании автобуса, который должен был отвезти их в аэропорт О’Хейр. Удалившись в комнату в дальнем конце холла, о существовании которой большинство постояльцев гостиницы даже не догадывается, Ллойд стоял у окна, нетерпеливо ожидая прибытия Катерины. Всякий раз, когда у подъезда останавливалось такси, он подходил ближе к окну, уверенный, что она выйдет из машины. Самолет из Миннеаполиса совершил посадку уже больше часа назад, и Катерина позвонила из зала выдачи багажа:
— Я здесь.
— Мне следовало встретить тебя в аэропорту.
— Не говори глупостей.
— Я забронировал для тебя номер.
Небольшая пауза: это было важное заявление. Они будут жить в разных номерах. Это выглядело как отказ от всего того, что, по мнению обоих, должно было означать это воссоединение.
— Хорошо.
И вот с самого звонка Катерины Ллойд всматривался в каждое подъезжающее к гостинице такси. Глупо, разумеется. Дорога из аэропорта неблизкая, а с этими пробками повсюду…
Ему было пятьдесят шесть лет, но он нервничал, как мальчишка. Катерина узнала о смерти Моники только через год после того, как это случилось, и написала ему, выражая свои соболезнования, хотя с Моникой она не была даже знакома. После окончания школы Ллойд ничего о ней не слышал. Ее письмо пришло тогда, когда он уже успел несколько свыкнуться с горечью утраты, поэтому ему были приятны те воспоминания, которые оно вызвало. После смерти Моники прошло несколько месяцев, прежде чем Ллойд смог заставить себя отнести ее вещи в церковь. Он записал ее в поминальные списки в нескольких храмах и сам молился за нее каждый день. Каким идеальным казался их брак теперь, когда долгая болезнь закончилась и Моники не стало; дом, полный людьми в дни перед похоронами, опустел: только он и его воспоминания. Когда Ллойд собрался ответить на письмо Катерины, ему казалось, что он чуть ли не изменяет Монике. А потом она позвонила, и это быстро стало чем-то привычным. Сначала раз в неделю, затем несколько раз в неделю — телефонные разговоры становились все более продолжительными.
— Ллойд, у меня перед тобой преимущество. Я знаю, как ты сейчас выглядишь.
Фотография на суперобложке его самой последней книги.
— Этому снимку десять лет.
— А ты с тех пор сильно изменился?
Изменился? Ллойду захотелось поведать Катерине о мучительно долгой болезни Моники, о том, как он ухаживал за ней, оставив ее дома, на чем она настояла, о том, как, когда она наконец умерла, у него было такое ощущение, будто ему ампутировали какой-то жизненно важный орган.
— Пришли мне свою фотографию, — попросил Ллойд.
— Если найду что-нибудь десятилетней давности.
Когда фотография пришла, маленький моментальный снимок, засунутый в поздравительную открытку — откуда Катерина узнала про его день рождения? — Ллойд повесил ее на дверцу холодильника, среди фотографий себя и Моники, детей и внука. Разговаривая с Катериной по телефону, он уходил на кухню и обращался к ее снимку.
— Ты по-прежнему красива.
— Ха.
II
«Не хочешь немного подурачиться?»
Они жили на южной окраине Миннеаполиса. Дом родителей Катерины стоял на берегу Миннехаха-Крик, прямо напротив дома Кайзеров. Мать Ллойда кашляла и провожала подозрительным взглядом Катерину, когда та проходила мимо со своим кокер-спаниелем Амосом. В поводке не было необходимости; девочка и собака были неразлучны. Ллойду нравилась деланая походка вразвалочку Катерины и ее хулиганский вид.
— Опять она здесь шляется, — недовольно ворчала его мать.
— Катерина идет в гости к Пегги Линдсей.
— Ну-ну.
Что имела его мать против Катерины? Ллойд так и не понял причины ее неодобрительного отношения, однако оно эффективно охлаждало тот интерес, который он мог бы питать к этой девушке. Но как-то раз они случайно встретились вечером возле ручья и прошли вдоль него до озера Гайавата, где на пригорке стояла скамейка, откуда открывался восхитительный вид на водную гладь. Всю дорогу они ни разу не взялись за руки; разговор велся о чем угодно, только не о том, что они гуляли вместе. Амос послушно семенил сзади. Но когда они добрались до скамейки, Катерина подсела к Ллойду вплотную. Она призывно подняла на него взгляд, и он, склонившись к ней, ощутил своими губами прикосновение ее губ. Его руки скользнули вокруг ее талии, и Катерина крепко прижала его к себе. Казалось, они пробуют себя в качестве натурщиков для Родена.[1]
Затем последовали и другие встречи. Они садились на скамейку, Катерина клала голову ему на плечо, и они молча смотрели на озеро. Время от времени Катерина поднимала голову и бросала на Ллойда выразительный взгляд, и он снова ее целовал. Вот и все. Он чувствовал прикосновение упругих грудей Катерины, но не осмеливался их потрогать. Затем как-то раз, когда они поздно вечером возвращались со своей скамейки у озера, Катерина пригласила Ллойда к себе домой. Как только они вошли, Ллойд сразу же понял, что дома больше никого нет. Катерина подвела его к кушетке, словно это была их скамейка. Их поцелуи становились все более горячими; Ллойд начал ласкать Катерину, его рука скользнула к ней под юбку. Она сладостно застонала, но затем резко оторвалась и вскочила на ноги.
