I
Подводим итог, не коснувшись запястья
Бесстрашный глава Факультета
Пристыженно спросит — а было ли счастье
В свой час? — и дождется ответа.
В свой час. Под развесистой клюквой.
Под самый Лирический корень. Гуманно,
Бескровно: одним — сципионовы Замы,
Другим — ганнибаловы Канны.
Мы честно скроили из смутных поветрий
Образчик — а в жилах героя
Напиток — правдивый настой геометрий
И право на нечто иное.
II
Вопрос из зала: "Взяли ли вы Рим"?
Я взял его. Он не сопротивлялся.
Я столь его тщеславно одарил,
Что он посовестился и отдался.
Я пососал волчицу, а затем
Вкусил традиционной птичьей шеи
И сей же час предался без затей
Уже иной немыслимой затее.
Увы — я легче мог бы Рим стереть
И утереть — но, заново отстроив,
Жить на холмах! — Уж лучше умереть
В своей грязи и от своих устоев.
Но к слову "Рим" невыносимо "плен"
И "беспорядок". Из любви к этруску
Спалить Коринф, разрушить Карфаген,
Отстроить Форум и пойти вприкуску,
И вот, разросся пуще, чем тогда,
И вширь, и ввысь — куда поре расцвета!
Да и чего стекаться в города
На то была империя в полсвета
И оттого-то больше не бывать.
Зато тоска — болезнь старинных зданий.
Мы — нет. Нам этим воздухом дышать,
Ну, и не рухнуть от воспоминаний,
Едва случится посетить Стамбул
Или иные лакомые страны.
Тамбовский пояс лихо утянул
Порфироносных девушек Тосканы.
III
И в этом Риме я хотел добыть
Доспехи, пешки, латников и копья,
Поднять дыханьем бешеные хлопья
И ледяное сердце растопить!
Столичный город, кающийся змей,
Гермафродит, охальник и неряха
Цедил войну и вереницу дней
До полного отчаянья и страха.
Я до смерти боялся угадать
Куда попал, и чей я современник,
А может, гость. Ну-ну. А может, пленник.
Чем буду думать и голосовать,
И кто у нас страдает от любви,
Берет взаймы и отдается даром,
Околевает в родственной крови
И полыхает собственным пожаром.
IV
Увы, то был не Рим "Сатирикона".
Мне не хотелось сравнивать одну
Тюрьму с другой, материю — со звоном,
А главное — идущую войну
С неистребимой и на сласти падкой
Все так же смачен, весел и жесток,
Как схваченный мятежной лихорадкой
Рябой провинциальный городок.
Он ждал зимы, вестей от Сципиона
И успевал хозяйствовать и жить
На оба дома — строить стадионы
И жертвами всевышних ублажить.
В апреле римский воздух слишком дорог.
В разгар зимы, взвивая сладкий дым,
Меня отверг родной великий город,
И приютил принципиальный Рим,
Врубившийся в сгоревшую столицу
Пучком паленых разноцветных жил.
Он прел как ожиревшая волчица,
И старый мэр его освободил
Как опоенный рыцарь честных правил,
Дурных манер и вовсе не дурак.
Вот, некто Ганнибал ему не вставил,
А он, вступая в должность, как-то так…
V
Ромул — Рему
В чем наша заслуга? В чем наша вина?
Мы нежно любили друг друга.
Наш город построен на все времена,
Но это не наша заслуга.
Мы честно вплели в евразийский венок
Причуды семейного стиля,
Но город — по Ньютону — столько же мог,
Как те, кто его развалили,
Позволить. Бессмертное имя и стать,
И, скажем, имперское чванство.
Мы братоубийство могли оправдать,
Но только не цезарианство.
Коллега, мостящий костями холмы,
Не в той подвизается роли.
Охота и страсть будоражить умы,
Как правило, пуще неволи.
Чем портить имперски закрученный шов,
Пусть вперится в звездную карту.
Едва ли достанет пустых островов
Не всякий — чета Бонапарту!
А нам, очевидно, придется забыть
Свой город и старые страхи.
Помпей или Цезарь не стали бы жить
В квартале, где ходят монахи
(Большие любители раны травить,
Что Рим своевластен и светел
И благоустроен. О чем говорить?
Мы смертны, а город бессмертен,
А то — долговечен, как первый снежок,
Торчит, как орешек на торте…).
Мы лихо подвесили наш сапожок
К широкой альпийской ботфорте,
К штанине, надеясь, что станет окном
В Европу. Но с ейного взгляда,
Нас всех переплюнул мадьяр-костолом
Весомостью личного вклада.
VI
И пусть. Потомки назовут банальным
Мой офигенный план учить плетьми
Тех, кто во славу финиковой пальмы
Живьем сжигает мать с тремя детьми.
Кто превратил охоту на волков
В крутую чистку собственного клана?
Не город Рим живет среди веков,
А благостное "Pax Americana".
VII
Обратно в зал: Вы можете не верить.
Спокойный сон — для совестливых лиц,
Но нам сулили не друзей, а челядь
И воспаленье каменных таблиц.
Я вынужден сбежать, как та семейка,
Пусть не в пустыню, пусть не на осле
В моем кармане только карамелька
Еще напоминает о Москве.
Наверное, вы милосердно правы.
Огонь в глазах — еще не блеск планет,
И только и всего в мерцаньи славы,
Что нить видна. И пыль. А толку нет,
И веры нет. Зато плясал мазурку
Как Понятовский. Сексуальный пыл
Мешал купаться польскому придурку
Увез не ту, которую любил.
Как глупый кит. Дышать с тобою вместе.
На берегу он сам себя казнит,
Зато я до того невольник чести,
Что, как учил Ламарк, позорю вид.
Так воздух с губ. Так золотая чаша
