…Ещё одно свидетельское показание. Без претензий, непосредственное, иногда наивное, но именно простодушие и прямота изложения придают ему силу подлинного человеческого документа. Талантливая балерина, актриса, потом, — в годы войны, — переводчица при американском посольстве в Москве, Любовь Бершадская провела десять лет в советских концентрационных лагерях и тюрьмах, после чего была реабилитирована «за отсутствием состава преступления». Она многое испытала за это время и многое видела — в том числе, например, забастовку в лагерях Джезказгана, когда (уже после смерти Сталина и падения Берия) продолжалась та же практика массового уничтожения ни в чём неповинных людей, и заключённых расстреливали и давили танками в зоне. Очевидцы, побывавшие в этой лагерной зоне уже много после, рассказывают, что земля Джезказгана сантиметров на двадцать была пропитана кровью раздавленных танками мужчин и женщин…
Любовь Бершадская была очень далека от всякой политики. Её насильственно превратили в политического деятеля: она стала одним из руководителей лагерного мятежа, мужественной участницей сопротивления и, наконец, автором книги, в которой бесхитростно и скромно рассказывает о том, чему оказалась живым (и случайно выжившим) свидетелем. Скромность её рассказа особенно впечатляет. Тихий доверительный голос, почти шёпот, нередко лучше слышен людям, нежели громкая патетическая декламация.
Издатель
Растоптанные жизни, разбитые семьи, осиротевшие дети, разрушенное здоровье, озлобленность и полная потеря веры в человека — всё это последствия советского режима и советских лагерей.
Много разных лиц, среди них и такие талантливые писатели, как Солженицын, Надежда Мандельштам, Эдуард Кузнецов и Евгения Гинзбург, написали книги на эти волнующие, удручающие темы. Всё, что можно было сказать об этом, как будто уже сказано. Почему же тогда я, скромная артистка балета, решила тоже взяться за перо? Ответ на этот вопрос очень прост. Читая книги всех этих авторов, сквозь затуманенные от слёз глаза я видела своих погибших друзей, не вернувшихся из застенков КГБ и лагерей Советского Союза, я слышала их голоса, их предсмертные просьбы рассказать миру о них, об их несчастной доле, бесславной гибели от рук сталинских чекистов.
Написав эту книгу, моё свидетельское показание, я выполняю свой непременный, святой и скорбный долг перед моими соузницами, с которыми в течение десяти лет я делила нашу общую горькую участь: вместе мы мёрзли и голодали, делились последним кусочкам хлеба и, захлёбываясь от слёз, поверяли друг дружке нашу душевную боль, тоску по детям, родным и всему тому, что осталось позади и ушло безвозвратно.
Отдаю себе отчёт, что моя книга имеет много литературных недостатков, за которые великодушный читатель меня, надеюсь, простит. Но всё же питаю надежду, что в ней, быть может, читатель найдёт что-нибудь новое, ещё никем до сих пор не высказанное, — в этом случае мой скромный труд будет венком на могилу моих погибших друзей, хороших, честных, добрых людей и — как это ни трагично! — совершенно лояльных советских граждан. Их смерть, как и гибель многих миллионов таких же невинных жертв кровавого советского режима, покрывает вечным позором Коммунистическую Партию Советского Союза, и ни кающиеся хрущёвы, ни лавирующие брежневы этот позор никогда не смогут смыть!
Мой отец умер, когда мне был один год, и моя мать в тридцать лет осталась вдовой с шестью детьми на руках. В вихре Октябрьского переворота она потеряла всё своё имущество, но полностью сохранила то, что недоступно было налетевшему шквалу революции, уничтожавшему всё на своём разрушительном пути.
Внутренний мир высоконравственного благовоспитанного человека, с тонкими манерами, утончённый вкус и истинно благородное сердце остались нетронутыми — никто не мог отнять этого! Поэтому моё детство хотя и было тяжёлым, с постоянными недостатками, и голодными днями, с тихими слезами моей матери, однако всё это помнится меньше, чем та радость, то чувство неизъяснимого обаяния, которое излучала моя нежная мама, всегда такая добрая ко мне и к чужим, всегда такая ласковая, бесконечно близкая.
