Растоптанные жизни - [4]

Жутко было видеть дома, куда прямым попаданием обрушивались немецкие бомбы, разбомблённые улицы (которые, впрочем, очень быстро восстанавливались).

По всей территории Кремля было разостлано огромное полотно, на котором для дезориентировки немецких самолётов изображался лес, а на Ленинградском шоссе было расстелено полотно, изображавшее Кремль.

Тогда самая глубокая станция метро была станция «Кировская». Сталин, вернувшись в 1942 году из эвакуации, из Куйбышева, расположился со своей свитой в этом метро, и оттуда для него была устроена подземная дорога в Кремль.

Вместе с правительством в 1942 году из эвакуации вернулся в Москву и дипломатический корпус.

В Москве появилось небывалое до тех пор количество иностранцев. Несмотря на окружающую обстановку, на ужасы войны, жизнь шла своим чередом: завязывались знакомства, и были незабываемые встречи, и была любовь, — люди пользовались малейшими возможностями, чтобы как-то украсить свою серую, мрачную жизнь.

Неожиданно я получила приглашение на свадьбу моей подруги, киноактрисы Аллы Караваевой, которая выходила замуж за английского капитана Мориса Чэпмана.

Мы с мужем приехали в гостиницу «Савой», где они жили, и там собралось человек шестьдесят самых разных национальностей. Капитан Чэпман дружил с очень многими офицерами всех иностранных миссий, которые тогда находились в Москве.

В этом обществе мы познакомились с начальником штаба американской военной миссии, подполковником Маккэйбом. Ему понравилась моя разговорная английская речь, и он мне предложил на очень хороших условиях пойти к ним работать на должность переводчика. В этот тяжёлый военный год такое предложение было для меня счастьем, и я охотно приняла его.

Американская военная миссия

На следующий день я пришла в здание американского посольства (которое тогда находилось на Моховой), где мне устроили небольшой письменный экзамен и тут же зачислили на работу.

Отдел, в котором я работала, находился не в посольстве, а в резиденции американского посла г-на А. Гарримана, в Спасопесковском переулке, на Арбате.

Моим непосредственным начальником был полковник Джеймс Крокетт, внук знаменитого Дэвиса Крокетта — охотника на медведей, о котором до сих пор пишут книги для детей.

Джеймс Крокетт, уроженец штата Теннесси, был очень энергичный, подвижной человек лет пятидесяти. Он относился ко мне с большой симпатией и создавал прекрасные условия для работы.

Кроме преподавания русского языка для всех сотрудников, и работы переводчика, я брала переводы из других английских организаций, дружила с американцами, большими жизнерадостными «детьми», и каждый день мой приход на работу и уход с неё был подобен переходу границы: совсем иной мир, иные люди, иная речь и нравы.

Входя в здание посольства, я чувствовала, что «сбрасываю с плеч» чувство страха слежки за мной, я свободно говорила о чём хотела, не оглядываясь, охотно посещала все приёмы, пикники, которые устраивали американцы. По воскресеньям группа православных американцев посещала Елоховский собор, и я сопровождала их. Богослужение они слушали смиренно, иногда становились на колени и усердно молились. В эти моменты было очень трогательно на них смотреть. А потом, на пикниках, они играли, бегали, прыгали — резвились, как дети.

Американцы как-то сразу мне пришлись по сердцу. Они много мне рассказывали о своей стране, о своих родных, некоторые из них знакомились в Москве с русскими девушками (иногда не с самыми нравственными!), влюблялись в них, устраивали пышные свадьбы в том же Елоховском соборе.

Почти все они любили мне рассказывать о своих увлечениях и осаждали меня всевозможными вопросами, обращались за разными советами. Между прочим, в мою «обязанность» входило приносить им гривенники для их девушек, у которых не было телефонов, и они должны были звонить своим американским друзьям из телефонов-автоматов.

Иногда я приносила им целые мешочки гривенников, наменянных в разных магазинах. За это они дарили мне цветы и разные смешные игрушки.

Одним словом, обстановка в американской военной миссии была лёгкой и товарищеской, дышалось легко, не чувствовалось ни давления, ни гнёта. В театры ходили почти ежедневно, и каждый раз в бюро под общий громкий смех изображалось всё, что видели на очередном спектакле. На шум входил г-н Гарриман и с очень «строгим» лицом пытался «призвать к порядку», но, не выдержав, начинал сам хохотать.

В особняке в Спасопесковском переулке был кинозал, где три раза в неделю для всех сотрудников посольства и военной миссии демонстрировались американские фильмы, а для детей — их там было двое: две девочки г-на Кеннана — показывались мультипликационные фильмы.

Но когда эти детские фильмы привозили днём, во время рабочего дня, все офицеры бросались в зал, чтобы их тоже посмотреть.

Обычно г-н Гарриман заходил за две минуты до начала фильма со словами: «Как это можно во время рабочего дня»… и тут же садился в кресло и просматривал фильм вместе со всеми.

Вот такая непринуждённая обстановка, такая лёгкость и простота отношений между послом и его подчинёнными, мне очень нравилась у американцев. Ничего похожего на то, что существует в советской системе: высокомерие начальства и сухое, бездушное отношение к нижестоящим, отсутствие искренних дружеских взаимоотношений между сослуживцами, скорее боязнь друг друга, чем дружба, — вот обычная, знакомая каждому рядовому гражданину атмосфера, господствующая в советских учреждениях.