Много лет назад, в неспокойные двадцатые, когда Чикаго был еще опасным городом, один вежливый парень по имени Фэнси работал в трущобах Ван-Бюрен-стрит, в грязном подпольном баре. Он располагал к себе девиц из дешевых варьете и тайных борделей, сочетая лесть с всегдашней готовностью отпустить выпивку в долг. Если его просили налить рюмашку в кредит, он неторопливо отвечал:
— Не хочется, чтоб такая хорошенькая девушка шла по Стейт-стрит и мучилась от жажды. — И платил за выпивку из своего кармана.
Ни один полицейский не заглядывал в этот сарай, где из-за тусклого света все посетители казались на одно лицо. Старина Б., хозяин подпольного бара, избегал внимания полиции тем, что запирал дверь и опускал жалюзи всякий раз, как начиналась драка. Бои, хоть и частые, проходили без лишнего шума, чтобы не привлекать внимание случайных прохожих: только монотонный гул вентиляторов над головой и отчаянное шарканье ботинок по полу — вот и все, что можно было услышать, когда дрались два вора.
Драка прекращалась внезапно, и монотонный гул вентиляторов снова утопал в приглушенных разговорах. Старина Б. поднимал жалюзи, вежливый парень отпирал дверь. И победителю, и побежденному полагалась выпивка за счет заведения. Снова звучал музыкальный автомат, и каждый чувствовал, что день прожит не зря.
— Поглядим, что сегодня устроят алкаши у старины Б., — говорили стриптизерши, закончив работу. — Драка всегда лучше всяких представлений. Может, сегодня получится интересная.
Если человека избивали так, что он не мог подняться даже за выпивкой, старина Б. собственноручно вливал ему в горло глоток спиртного, а потом, если никто не выражал желания позаботиться о пострадавшем, взваливал его на плечо и выносил через заднюю дверь, как мешок картошки. Здесь, тайком, под стальной дугой надземки и нескончаемыми шпалами, старина Б. осторожно прислонял парня к задней двери бара, принадлежавшего греку Стиву. Стив оплачивал «крышу», а старина Б. — нет, что означало: Стив разберется с полицией, зато старина Б. даст ложные показания в пользу Стива, когда у того случатся свои неприятности.
Вот так обстояли дела. Спокон веку.
— И потому, — объяснил Фэнси старина Б., — так оно будет всегда.
Эти драки не решали ни одного спора и были бессмысленны, разве что позволяли старине Б. экономить на других увеселениях. Выходило, что в подпольном баре сражались только за свою честь — например, когда «пшек» Франк назвал «макаронника» Джона самым никудышным воришкой на всей улице.
— Промазал рукой мимо бочки с мукой, — прокомментировал он.
Или когда Живчик Ник заявил при всех, что подружка еврея Тошнотины — шлюха, давно вышедшая в тираж. Они дрались из самоуважения. Потому что шлюхе еврея Тошнотины до выхода в тираж было еще далеко, и он это доказал, не сходя с места, голыми руками и при помощи разбитой солонки.
— Она за воскресный день в Оук-парке зашибет больше, чем твоя миссис за четыре субботние ночи на этой улице.
На самом деле дрались, чтобы как-то заполнить свою пустую жизнь, как наполняли пустые стаканы. Не потому, что залились до ушей алкоголем, а потому что его не хватало. На всей Саут-Стейт-стрит не нашлось бы столько виски, чтобы залить пустоту в душе хоть одного бродяги. От противного, горького привкуса поражения царапало в горле, но они винили в этом бретцели старины Б.
— Пересаливаешь бретцели, старина, — пеняли ему посетители.
— Зато ребятам хочется выпить, — отвечал он. — Потому и банки с горчицей всегда полны.
Никто не обязан был есть на дармовщинку. Но ни у кого не получалось поесть, не заработав мучительной жажды, во всяком случае, пока делами заправлял старина Б.
Поэтому человек ощущал непродолжительный сладкий вкус победы только тогда, когда добирался до стойки своими ногами, пока его соперника поднимали с пола. Бывало, посетитель, обычно ловивший кайф только с пол-литра, казался пьяным от пары рюмок и своей победы.
Не трезветь, никогда не трезветь: когда подпольное виски не действовало, кровь согревала победа в бою.
Самой скверной оказалась самая ненужная и неожиданная драка. С виду ее участники меньше всех в округе подходили для драк. Когда все было кончено, старина Б. составил стулья на столы, в последний раз опустил жалюзи, присыпал опилками пол и запер дверь навсегда.
А началось все раскаленным утром в середине августа, самого жаркого из всех, какие помнили в городе, во время шутливого разговора Фэнси с маленькой сутулой стриптизершей, которая работала через дорогу, в варьете «Глазок в Париж», и называла себя Милашкой Венерой.
— Тебя, Венера, тут какой-то герцог спрашивал, — поддразнил ее Фэнси. — Рудольф какой-то… Валентино, что ли… точно не помню. Сказал, что вы с ним маленько поцапались, и он хотел это дело загладить. С ним были два посыльных с цветами. Обещал через полчасика вернуться.
— Передай Руди, как придет, чтобы больше меня не беспокоил, — скромно ответила Венера, — скажи, между нами все кончено.
И добавила уже без шуток:
— На кой черт мне это напомаженное привидение, Фэнси? Разве я не заполучила самого лучшего парня на свете? Что такое есть у этих киношных хлыщей, чего нету у моего Малютки Машиниста?
