Посвящается Мерседес Лопес-Байестерос из Сан-Себастьяна
В День входа Господня в Иерусалим почти никого из моих друзей в Мадриде не было и я решил скоротать вечер на ипподроме. Во время второй скачки, совершенно неинтересной, какой-то тип нечаянно толкнул меня локтем, поднимая к глазам, чтобы лучше видеть финишную прямую, бинокль. Я свой бинокль уже держал у глаз, и от удара он выпал у меня из рук — я всегда забываю вешать его на шею, и мне приходится платить за это, по крайней мере в тот раз я поплатился: одно из стекол разбилось, когда бинокль ударился о ступеньку, и разлетелось на мелкие осколки.
Я хотел наклониться, чтобы поднять бинокль, но человек, толкнувший меня локтем, уже сделал это. Это он первым заметил, что стекло разбилось, и принес мне извинения:
— Извините, — сказал он. А потом: — Смотрите, сломался. Вот черт!
Он наклонился, чтобы поднять мой бинокль. Когда он протянул к биноклю руку, мне бросились в глаза его запонки: в наши дни их никто не носит, это выглядит вульгарно и старомодно. И еще, когда при наклоне полы пиджака разошлись, я заметил у него на правом боку (видимо, он левша) кобуру. Это было совсем уже странно, но я подумал, что он, наверное, полицейский. Потом, когда он выпрямился, я увидел, что он очень высокий — на голову выше меня. Ему было лет тридцать, и он носил бачки, прямые и очень длинные — они тоже давно вышли из моды. Такие носили лет пятнадцать — целую вечность — назад. Или еще в прошлом веке. Может быть, он отпустил их, чтобы зрительно расширить лицо — голова у него была маленькая и продолговатая, походившая на спичечную головку.
— Я оплачу вам починку, — смущенно развел он руками. — Возьмите пока мой. Еще только вторая скачка.
Вторая скачка между тем уже закончилась. Мы не слышали, как объявляли имена победителей, поэтому я не стал пока рвать билеты со ставками, которые мы все обычно держим в руках и которые тут же рвем и бросаем на землю, узнав, что наша лошадь не выиграла. Выбрасываем ставшие ненужными бумажки и забываем об ошибочном прогнозе. Впрочем, я не смог бы порвать билеты, даже если бы захотел: в руках у меня были еще и два бинокля — мой, сломанный, и бинокль того человека (он протянул мне его, и я машинально его взял, чтобы он тоже не упал и не разбился). Заметив, что я в затруднительном положении, он взял у меня из рук билеты, положил их мне в нагрудный карман пиджака и похлопал по нему ладонью, словно заверив, что теперь мои билеты в полной сохранности.
— Но как вы сами будете без бинокля? — спросил я.
— Мы могли бы пользоваться моим по очереди, — ответил он. — Если вы не против того, чтобы смотреть скачки вместе. Вы один?
— Один.
— Вот только смотреть нам придется именно отсюда. Я веду наблюдение. Сегодня мое место здесь, мне нельзя никуда уходить.
— Вы полицейский?
— Да что вы! Я бы давно с голоду помер. Знаю я, как они живут. Вы что же, думаете, что полицейские могут одеваться, как я? Вы посмотрите! — и с этими словами он отступил на шаг и развел руки, как делает иллюзионист в цирке, перед тем как показать очередной трюк. Честно говоря, одет он был (на мой вкус) ужасно, хотя и очень дорого: костюм с двубортным (при этом, как я уже говорил, расстегнутым) пиджаком какого-то немыслимого серо-зеленого цвета; бледно-розовая, слишком нежного оттенка рубашка, сама по себе неплохая, но совершенно не подходившая мужчине такого роста; и чрезвычайно пестрый галстук — невероятная мешанина (птицы, насекомые, какие-то отвратительные фигуры в духе Миро, кошачьи глаза) на желтом фоне. Но особенно странной была обувь: не ботинки со шнурками, не мокасины, а какие-то детские башмачки, которые не доходили ему даже до щиколоток. Наверное, они казались ему очень модными, а все остальное он, видимо, воспринимал как почти классику. Запонки в форме листиков были вполне приличные, скорее всего, от Дюрана — сверкали, как им и положено. Скромностью мой новый знакомый похвастать не мог, но он и не оригинальничал — наверное, его просто в детстве не научили одеваться, вот и все.
— Вижу, — сказал я, чтобы что-то сказать. — И за чем же вы ведете наблюдение?
— Я телохранитель.
— А… И кого же вы охраняете?
Человек взял из моих рук свой бинокль, который отдал мне за минуту до того, приставил его к глазам и посмотрел на ВИП-ложи (правду сказать, ложи эти были совсем близко, и их легко можно было бы разглядеть даже невооруженным глазом), потом возвратил бинокль. Мне показалось, что он с облегчением вздохнул.
— Еще не пришел. Еще есть время. Если он все-таки придет, то не раньше четвертой скачки. На самом деле его интересует только пятая, как и всех остальных, только, в отличие от остальных, у него нет времени, чтобы его бесполезно тратить. Вот вы, например, можете позволить себе убивать время здесь, а он сейчас по телефону о делах говорит или прилег отдохнуть, перед тем как снова приняться за дела. Я пришел раньше, чтобы посмотреть, что тут и как, посмотреть, все ли спокойно, продумать расстановку сил.
— О чем это вы? Что здесь может произойти?
— Скорее всего, ничего. Но тем не менее кто-нибудь всегда должен приходить заранее. А кто-то, понятное дело, должен приходить вместе с ним и быть рядом. Я обычно прихожу раньше. Например, когда мы идем в ресторан или в казино или по дороге в бар заходим пива выпить, я всегда вхожу первым, чтобы взглянуть, как там и что. В таких местах всегда можешь нарваться на пару идиотов, которым приспичило набить друг другу морды. То есть не то чтобы это было сплошь и рядом, но, сами знаете, официант по нечаянности обольет вином какого-нибудь клиента, а тот взбеленится и давай его мутузить. Я не могу допустить, чтобы мой босс это видел или, хуже того, чтобы его самого в драку втянули. Бутылки, они, знаете, летают быстро. В Мадриде за день их ого сколько пролетает! И навахи то и дело в ход идут. Народ нынче дерганый, у всех нервы на пределе. А случись вмешаться в эту историю кому-нибудь с большими деньгами, то все сразу думают: "Ага! Пусть этот богатенький за все и расплачивается!" Эти, что дерутся, вмиг между собой договорятся и вместе на богатенького накинутся: "В задницу богатеньких!" Не-ет, тут глаз да глаз!
