Работа над фальшивками, или Подлинная история дамы с театральной сумочкой
Документальный роман Андрея Васильева посвящен «Портрету Елизаветы Яковлевой», который экспонировался в крупнейших галереях мира как подлинная работа Казимира Малевича и продавался за 22 млн евро. В ходе расследования автор находит неопровержимые доказательства того, что авторство картины принадлежит совсем другому художнику. Но попутно, как в хорошем детективном романе, выясняется еще множество неожиданных фактов и обстоятельств, касающихся устройства рынка искусства — возможно, самого коррумпированного и самого непрозрачного из всех. Как высочайшего класса расследование эта книга подробно рассказывает о потайных механизмах функционирования арт-рынка; как роман — обращается к глубинам человеческой природы.
| Жанры: | Документальная литература, Живопись |
| Серия: | Книжная полка Вадима Левенталя |
| Всего страниц: | 162 |
| ISBN: | 978-5-907358-00-3 |
| Год издания: | 2021 |
| Формат: | Полный |
Работа над фальшивками, или Подлинная история дамы с театральной сумочкой читать онлайн бесплатно
Deus conservat omnia — Бог сохраняет все.
Геральдический девиз рода Шереметевых
Искусство давно перестало быть магией. Сегодня это, как ты вполне верно заметил, предварительный сговор.
В. Пелевин
Жизнь — такая система, где все загадочным образом и по какому-то высшему плану закольцовано.
Ю. Трифонов
В оформлении обложки использованы фрагменты рисунка Владимира Лебедева 1917 года из собрания автора.
Предисловие
Лежащая перед вами книга получилась случайно. Более всего она похожа на незапланированного, но желанного ребенка.
Сызмальства мне казалось, что настоящий мир устроен не так, как о нем рассказывают взрослые, а совсем наоборот. Даже любимый роман Гюисманса, который я перечитывал несколько раз, как только открыл социальные глаза, назывался — «Наоборот». Нацепив очки, я открыл для себя другую книгу того же автора — «Без дна», которую откладывал только ради «Голема» Майринка, «Заупокойной мессы» Пшыбышевского и прочих тому подобных сочинений, описывающих изнанку реальности.
В школе и в институте мои подозрения относительно фиктивности видимого жизнеустройства только усилились, а наступившая перестройка доказала, что я был прав. Последовавшее затем «вставание с колен» подтвердило, что я был прав вдвойне. Все обстоит совсем не так, как кажется на первый взгляд. И на второй, впрочем, тоже. Не говоря уж о третьем и четвертом.
В профессиональном отношении меня более всего интересовал феномен двойников. Психопатологическая схоластика записывает эти своеобразные переживания «подмены» в число банальных симптомов страшной болезни, но мне всегда представлялось, что за поверхностью явления просвечивает иная сущность.
A realibus ad realiora — «от реального к реальнейшему» — «Другая жизнь и берег дальний», как писал Пушкин, куда не проложено прямых позитивистских дорог.
Только музыка и поэзия. Или молчаливые афонские исихастские практики, гурджиевские «движения», суфийские танцы дервишей, холотропное дыхание и запрещенные вещества. Эти методики, однако, в основном продают билеты в один конец или отличаются досадной мимолетностью. Остановить мгновение нельзя без помощи темных сил. Отзвучав, несмотря на все попытки ретенции удержать ее в душе и сознании, мелодия исчезает навсегда. По словам Хаксли: «Музыка это доказательство: Бог существует. Но только до тех пор, пока звучат скрипки». Однако проникнуть в то лишенное времени и пространства место, где она хранится, мы не можем. Разве что ненадолго заглянуть через какую-нибудь картину.
Отец Павел Флоренский называл икону «окном в мир горний». На такие высоты по многим причинам я рассчитывать не мог, поэтому мне оставалась живопись, также, по словам философа, претендовавшая на то, чтобы «вывести зрителя за предел чувственно воспринимаемых красок и холста в некоторую реальность». В таинственную область, лишенную хода времени. Туда-то мне и хотелось попасть. Или хотя бы заглянуть одним глазком.
Но на моем пути стояло одно препятствие — сомнение в подлинности увиденного. И речь не шла об иллюзии или галлюцинации.
«…живописное произведение разделяет со всеми символами вообще основную их онтологическую характеристику — быть тем, что они символизируют. А если <…> произведение никуда за себя самого не выводит, то не может быть и речи о нем как о произведении художества; тогда мы говорим о мазне, о неудаче»[1]. И о подделке, продолжу я вслед за Флоренским.
Много лет я собирал разнообразные свидетельства по этой теме, понимая, что в основном сталкиваюсь с субъективными суждениями и формально недоказуемыми мнениями. В юридическом поле эта проблематика фактически отсутствовала, хотя с каждым годом все больше и больше стремилась войти в публичный оборот в качестве занимательных детективных нарративов.
Найдя безусловно доказанный случай клонирования картины, хранящейся в строго охраняемых запасниках Русского музея, я закричал «караул», чем спровоцировал громкий скандал. Речь идет о картине Бориса Григорьева «В ресторане» и ее фальшивом двойнике, именуемом «Парижское кафе». Лично для меня история привела к разрыву отношений с людьми, любые контакты с которыми изначально были ошибочными и компрометантными.
Поползновение создать судебный прецедент закончилось оправдательным приговором, объясняемым доказанностью всего на свете, кроме умысла. Я не считал и не считаю это неудачей или поражением. Гласный процесс позволил создать широкое поле для обсуждения проблем фальсификации произведений искусства, невзирая на лица и институции. Только таким образом удалось ввести в правовую плоскость целый ряд принципиальных документов и, возможно, стандартизировать их применительно к последующим попыткам такого рода. Правда, мне их предпринимать, скорее всего, не суждено. Я объелся этим мороженым на сто лет вперед. Кроме того, недоказанность умысла синонимична отсутствию смысла. А с этим я еще как согласен. И не только применительно к живописи.
Одновременно у меня накапливался разнообразный литературный материал, который нуждался в систематизации и приведении в элементарный порядок, поскольку это был костюм, сшитый на живую нитку. Даже скорее винегрет или «варево», существовавшее в виде малосвязанных между собой обрывков и фрагментов, за исключением обширного предуведомления. Большая вводная глава была достаточно цельной и осмысленной. Ее некоторая акварельная размытость объяснялась отсутствием веских доказательств. Их замещали ностальгические воспоминания о прошлом, призванные послужить переправой в трижды удостоверенную реальность наших дней.
