— Ай-й-й! — пронзительно взвизгнула Алька, когда чья-то шершавая и недружелюбная рука впилась в ее руку. — Пустите! Пустите меня, больно же! — крикнула она, поворачиваясь к источнику боли.
Источником оказалась пожилая женщина с маленькими и хитрыми глазками, смахивавшими на козий помет. Алька опешила. Эта бабка ехала с ней в одном вагоне, сорокой разливалась о своей внучке, а теперь зачем-то вцепилась в ее руку, словно рак — в ногу рыбака. И силищи в бабкиных руках было столько, сколько, наверное, не было у самой Альки.
— Вы чё? — обалдело вскинулась Алька. — Напугали до смерти… Вы либо руку бы отпустили… Больно…
Нечто темно-серое, пыльное, как мышь, промелькнувшее в бабкиных глазах, подсказало: не отпустит. Чего ей надо? — с недоумением и страхом подумала Алька.
— Кошелек отдай, — просипела бабка, отвечая на Алькин вопрос и тем самым еще больше сбивая с толку. — Стерва, — неожиданно сухо и спокойно добавила она.
— Чё?
Смысл сказанного размазался в голове Альки, как баклажанная икра по тарелке. Какой кошелек? И почему она стерва? А бабка с тем же спокойным выражением лица и с пыльной хитростью в глазах неожиданно заорала:
— Караул! Грабять посередь бела дня! Милицая! Куда ж смотрите!
Несмотря на то что «белый день» был семью часами вечера, а ограбленная бабка куда больше походила на бандитку, чем Алька, народ на крики откликнулся. Через несколько секунд послушать бабкину арию собралось уже человек пять. Растерянной Альке только и оставалось, что смотреть на озаренные любопытством лица добропорядочных граждан да хлопать синими невинными глазами, уже не пытаясь вырваться из цепких бабкиных рук. Алька чувствовала, как щеки заливает краска стыда. Стыда за то, что она не делала.
Зрителей ее мнимого преступления становилось все больше. Смурные силуэты, закутанные в теплые пальто и куртки-пуховики, надвигались на нее как тучи. И глаза у этой безликой толпы были одни на всех — любопытные и жестокие в своем пустом любопытстве. На секунду Альке показалось, что вокруг нее сгрудились крысы, как в сказке про Нильса. Или про Щелкунчика. Но Алька не Нильс и не Щелкунчик, поэтому страшно испугалась и зажмурила глаза.
— Документики! — рявкнул кто-то рядом с Алькой, и она снова открыла глаза, стараясь не глядеть на толпу, наслаждавшуюся представлением.
Перед ней стояла еще одна серая крыса, пухлая, откормленная, с беспокойными и наглыми глазами. За этой крысой — дородным мужчиной в серой форме — стояла еще одна, поменьше. До Альки неожиданно дошел весь ужас момента — эти точно не оставят ее в покое. Огромный вокзал с электронными табло, шершавыми эскалаторами и гигантскими колоннами сжался вокруг нее гранитной западней. Она знала, что будет непросто. Но чтобы так…
— Документики! — снова рявкнул мужчина в форме.
Поколебавшись, Алька все же полезла в сумку.
— Я ничего не сделала, — бормотала она, изо всех сил пытаясь не зареветь. — Ничегошеньки…
— Врет, врет! — засипела бабка, выразительно кругля маленькие глазки. — Сперла кошелек! Как есть сперла, стерва!
— Да не брала я ничего! — прохныкала Алька, протягивая документы милиционеру. — Честное слово, не брала!
Его глаза — серые, прозрачные и наглые — насмешливо скользнули по Альке. Видал я таких, прочитала она в его взгляде. Сердце Альки сжалось, как резиновый мячик в настойчивом детском кулачке. Ей не верят! Она не брала, а ей не верят! Алька чувствовала, что вот-вот сдастся, ослабеет, заплачет. И крысы набросятся на нее, растащат по кусочкам, разберут по косточкам…
— А прописочка-то не московская, — подмигнул жирный Крыс своему напарнику. — Девочка-то курская… И какими судьбами в столице? — ехидно улыбнулся он, глядя на Альку. — Ищем работу? Ну мы тебе дадим… хм… подработать…
Он густо и похабно рассмеялся, подмигивая напарнику. В Алькиных висках засучило ножками отчаяние.
— Я не брала! — выкрикнула она, выдергивая из бабкиных лап онемевшую руку. — Ничего не брала! — Синие глаза намокли, как полевые цветы под проливным дождем. Уже мутными от слез глазами Алька увидела, как сгустившуюся толпу рассекает чье-то черное пальто, которое решительно движется в ее сторону. Это пальто — лица она все еще не видела — прибавило ей сил. — Я ни в чем не виновата! Это все она врет! Либо с ума сошла, наверное!
Алька обращалась уже не к жирному Крысу, сжимавшему ее паспорт, а к черному пальто, которое подошло совсем близко и вклинилось между крысами и ею, Алькой.
— Что она сделала? — поинтересовалось Пальто у Крыса.
— Сперла кошелек.
— Всю пенсию, — сипло простонала бабка, жалостливо кругля глаза.
— Обыскали? — осведомилось Пальто.
— Нет еще, — как-то приниженно ответил Крыс, смущенный тоном вопроса, но тут же, спохватившись, поинтересовался: — А вы-то кто? Ее знакомый?
— А если так? — полюбопытствовало Пальто.
— А если так… — многозначительно повторил Крыс и оглядел толпу, замершую в предвкушении главного момента. — А ну-ка, разойдитесь! Чего стали? Нечего мешать работникам милиции!
Толпа — с лиц немедленно сползло оживленное выражение — медленно и неохотно разошлась.
— А если так, то будьте добры ваш паспорт.
