Пусть горе и печаль, церковной свечкой тают.
Последнее прости, последнее прощай…
Не плачь, мой друг, не плачь, никто не умирает…
И не они, а мы, от них уходим вдаль.
Пусть Бог нам положил до времени разлуку,
Но, если ты упал и враг нанёс клинок,
Они помогут встать и остановят руку
Разящего врага и взгляд их будет строг.
Андрей Макаревич
Виляя из стороны в сторону, машина стремительно неслась вниз, я ещё раз с силой вмазал по педали тормоза. Бесполезно! Попытался крутануть заклинивший руль, но лишь ободрал ладони до крови. Удивительно, я совершенно не ощущал страха, лишь безумную злость, колотил по рулю растерзанными ладонями, одновременно стуча по бесполезной педали тормоза. Краем глаза я заметил пляж, который обрамляли высокие, стройные сосны. Чёрт, свалюсь прямо на эти протыкающие небо деревья!
Машина накренилась, повисла передними колёсами над пропастью. Стараясь не дышать, я оттянул ручку двери, она вдруг поддалась. Я вылетел в пустоту, в последнюю секунду зацепившись окровавленными руками за какую-то ветку, торчащую из земли. Это окончательно лишило тачку опоры, она рухнула вниз, страшный взрыв потряс окрестности, волна ударила в меня, чуть не сбросив в смертельную бездну.
Сжав зубы, я попытался подтянуться на руках, но опора оказалась слишком слабой, я начал соскальзывать. Все больше и больше. Мелкие камешки выскакивали из-под моих ног и, весело ударяясь о стены обрыва, падали вниз. Кричать, позвать на помощь у меня не хватало сил. Я висел в оцепененье над пропастью, которая притягивала, как магнитом. Соблазняя простым решением проблемы, тишиной и мёртвым покоем.
— Держись! — вдруг услышал я чей-то голос, показавшийся мне до боли знакомым.
Я увидел около рук толстую ветку, уцепился в неё в самый последний момент. Кто-то очень сильный, потянул меня, я оказался наверху. Присел у края, стараясь отдышаться, усмирить бешено колотившиеся сердце.
— Спасибо, — сумел просипеть я.
— Не за что.
Я обернулся и увидел пожилого широкоплечего мужчину с бородкой клинышком и весёлыми глазами в морщинках.
— Дед? — удивился я. — Как ты здесь оказался?
Он подал мне руку, помог встать.
— Случайно, — коротко ответил он удивительно молодым голосом, не соответствующим внешнему виду. — Пошли, внучек, мёдом тебя угощу. Я как раз заготовил маленько. Попробуешь моего первого медку за это лето.
Я вдохнул чудесного летнего воздуха, горячего, пропитанного запахом цветущих растений до такой степени, что он казался осязаемым. Бросил взгляд в пропасть, где, догорала груда металла, и ощутил невероятное облегчение. Черт с ней! Главное, что я жив!
Мы двинулись по узкой тропинке, протоптанной на лугу, который зарос высокой, густой травой, вперемежку с душистыми белыми соцветьями тысячелистника. Я схватил пару корзинок, растёр между ладоней, ощутив его потрясающе знакомый аромат. Меня охватила невероятная волна радости, будто я вновь стал подростком, вернулся в беззаботное детство. Захотелось упасть в эту пышную зелень и рассмеяться, как ребёнок. Мы вышли на главную улицу, по краям которой стояли невысокие избы, слышался лай собак, кудахтанье кур. Летнее солнце уже сильно припекало, небо было невероятно высокое, безоблачное, будто чисто вымытое. Калитка, скрипнув, отворилась, пропустила на широкий двор, где женщина в клеёнчатом фартуке рубила блёкло-зелёные кочаны на широком деревянном столе. За низкой загородкой сарая слышалось утробное хрюканье. Женщина подняла голову, и я узнал в ней бабушку. Она ласково, нараспев произнесла:
— Олежек, как погулял, милый? Сейчас тебе молочка принесу. Парного. Как ты любишь.
Я весело улыбнулся, рассказывать про автокатастрофу я не собирался.
— Привет, бабуля! — воскликнул я, не узнав своего голоса, будто крикнул ребёнок.
Мы прошли с дедом в дом. В пропахшую нагретым деревом горницу, где посредине стоял дубовый стол.
— Ну, вот попробуй, что я собрал за эти дни, — сказал дед, выставляя передо мной несколько банок с густым янтарно-жёлтым содержимым. — Цветочный, гречишный.
Я снял с одной банки плотную бумажную крышечку, ощутив душистый аромат. У меня слюнки потекли от предвкушения удовольствия. Как медвежонку, мне захотелось запустить лапу в банку и съесть все, до донышка. Дед сел напротив и усмехаясь в усы, стал наблюдать за моими мучениями.
— Да ешь всё, — сказал он, наконец. — Не последний.
Я схватил ложку, сунул в банку, наматывая на неё густую янтарную массу, пронизанную яркими солнечными лучами. И вздрогнул, услышав крик петуха. Он кукарекал все громче и громче, будто заведённый. Банка с мёдом вдруг стала таять, делаясь нереально полупрозрачной. Я поднял глаза на деда. Он сидел, будто за стеклянной стеной и как-то странно, печально смотрел на меня. Его фигура начала бледнеть, остались чуть заметные контуры. Я открыл глаза и понял, что лежу на кровати в собственной квартире. А дверной звонок надрывается, как оглашённый. В отвратительном настроении я вылез и, натянув халат, подошёл к двери.
На пороге стояла стройная женщина лет тридцати пяти-сорока, с миловидным, но уже немного оплывшим от возраста лицом, со светлыми, уложенными в старомодную причёску, волосами. Она испуганно отшатнулась, когда я распахнул дверь. Видимо, испугавшись, выражение моего лица.
