Мартин Кэмден Уиллисден, пятый граф Мертон, решительно шагал по коридору второго этажа Эрмитажа – своей фамильной загородной резиденции. По хмурому выражению его лица каждый, кто его знал, мог догадаться, что он не в духе. Как говаривали в седьмом гусарском полку, если на лице майора Уиллисдена появляются хоть какие-то эмоции, дело плохо. А сейчас отставной майор Уиллисден считал, что у него есть все основания для того, чтобы прийти в бешенство.
Его отозвали из весьма приятного изгнания на Багамах, вынудили оставить самую восхитительную любовницу из всех, которых он знал. И все ради того, чтобы, ступив на землю туманного Лондона, он оказался лицом к лицу с необходимостью бороться за сохранение семейного состояния, которое в результате полного небрежения пришло в ужасающий упадок. Старший Метьюс из фирмы «Метьюс и сыновья» предупреждал Мартина, что Эрмитаж в его нынешнем виде едва ли оправдает его ожидание. Но граф думал, что это лишь уловка, попытка старика заставить его поскорее вернуться в Англию. Майору следовало помнить, что Метьюс не имел привычки преувеличивать, скорее наоборот. Мартин поджал губы, и взгляд его серых глаз сделался еще мрачнее. С Эрмитажем дело обстояло даже хуже, чем с семейными капиталовложениями, в попытке реорганизовать которые он провел последние три недели.
Граф продолжал идти по коридору, как вдруг его задумчивость нарушил резкий хруст. От неожиданности Мартин остановился и опустил взгляд на пол. На полу не было ковровой дорожки! Одни лишь голые доски, да и те не слишком хорошо натертые.
Взгляд его серых глаз медленно поднялся выше, остановившись на потемневших отваливающихся обоях, обрамленных выцветшими, пахнущими плесенью драпировками. В коридоре царил пронизывающий холод. Мартин окончательно помрачнел и, проклиная все на свете, мысленно добавил смену обоев и драпировок к списку дел, не требующих отлагательств. Если ему суждено снова посетить Эрмитаж, пусть лишь на один день, этот дом необходимо привести в порядок, подумал он.
Отбросив в сторону досаду и раздражение, он, собравшись с силами, двинулся в сторону покоев вдовствующей графини. С того самого момента, как восемь часов назад Мартин прибыл сюда, он откладывал неизбежную встречу с матерью под предлогом того, что ему необходимо ознакомиться со всеми напастями, обрушившимися на его фамильное гнездо. Теперь Мартин осознал всю серьезность положения. Однако он принял все необходимые решения и твердо держал в руках бразды правления.
Тем не менее его ожидания, связанные с предстоящей встречей, выглядели совсем не так очевидно. Мартин с удивлением обнаружил, что так и не смог справиться с неуверенностью.
Сколько он себя помнил, его мать, леди Кэтрин Уиллисден, графиня Мертон, терроризировала всех домашних. Судя по всему, единственными, кто оказался ей неподвластен, были его отец и он сам. На отца ее деспотия не распространялась изначально. Мартину повезло меньше.
Граф остановился перед простой деревянной дверью, ведущей в покои графини. Как бы то ни было, она его мать, напомнил он себе. Мать, которую он не видел тринадцать лет и которая осталась в его памяти как холодная, расчетливая женщина, в чьем сердце для него никогда не находилось места. Какая часть вины за упадок его родовых поместий была за ней? Мартин знал, насколько мать эгоистична, и этот вопрос занимал его. Собственно говоря, были и другие вопросы, в том числе и тот, как она отнесется к нему теперь. Ответы ждали его за дверью.
Почувствовав, как инстинктивно расправились плечи, что вошло у него в привычку в армии, когда он входил в кабинет своего командира, Мартин скривил губы. Отбросив сомнения, он поднял сжатую в кулак руку и постучал. В ответ послышалось отчетливое повеление войти. Он повиновался и распахнул дверь.
Остановившись на пороге и опустив ладонь на дверную ручку, он с привычным бесстрастно небрежным видом быстро оглядел комнату. То, что он увидел, позволило ему ответить на некоторые из его вопросов.
Высокая, прямая фигура в кресле перед окном показалась ему крупнее, чем он помнил, она, пожалуй, была более костлявой. Волосы матери заметно поседели. Но она по-прежнему излучала ту же спокойную уверенность, которую так живо сохранила его память. Только вид скрюченных рук, бесцельно лежавших на коленях, да странная неподвижность, насторожив Мартина, сказали ему правду. Ему уже сообщили, что у матери ревматизм и она не выходит из своей комнаты. Но он решил, что это обычная реакция светской дамы на сравнительно небольшое недомогание. Теперь он своими глазами видел реальность. Его мать была прикованным к своему креслу инвалидом.
Внезапно Мартина с болезненной силой охватила жалость. Он помнил эту женщину активной и подвижной. Лучше всех из их семьи она ездила верхом и танцевала. А потом его взгляд наткнулся на ее глаза, серые, холодные и, как всегда, смотрящие высокомерно. Только теперь они смотрели на него с еще бóльшим неприятием, чем когда-либо раньше. Мартина вдруг осенило, что его жалость – последнее, что согласилась бы принять от него мать.
Несмотря на самый настоящий шок, лицо Мартина оставалось непроницаемым. Он не спеша закрыл дверь и прошел в комнату, на мгновение остановив взгляд на округлившихся от удивления глазах еще одного обитателя этой большой гостиной – вдовы его старшего брата, Мелиссы.
