Редактор был старый, въедливый, он надоел за долгие годы всем — и авторам, и сотрудникам, даже дежурному милиционеру на входе, и почему его до сих пор не отправили на пенсию, было неясно. Может быть, стеснялись: как объявить, что — хватит, проел плешь, иди к внукам, и вообще… Но стыдно обижать старых. Хотя, с другой стороны, какой стыд у начальства? Начальство — это не люди, это должности. А если должности, то и обязанности должностные. А если не разумеют этого, значит, такое начальство.
Так думал один из авторов журнала, Сергей Королевич, приближаясь к редакции. Месяц назад он отдал на чтение повесть и теперь шел за ответом. Предчувствие было отвратительным. Королевич считал себя человеком смелым и независимым, но тогда, месяц назад, отдавая рукопись, вдруг неожиданно для себя заулыбался, хотя давно ненавидел Редактора, и сказал тонким голосом: «Хорошо бы к Новому году… В январе у меня юбилей…» На что Редактор равнодушно сострил: «А у тещи когда? А у тестя? — Однако тут же добавил: — Хорошая повесть не залежится. Позвони через месяц». Он почти всем говорил «ты», к этому привыкли, поскольку — возраст, не обидно, да он и сам был не против, если и к нему — запросто, мол, и он молодой. Вот и Королевич, хотя был намного моложе, но все же дожил до возраста юбилеев, имел право на ты. А когда Королевич уже уходил, Редактор вдруг спросил: «Тебе сколько будет?» — «Шестьдесят», — приостановился в надежде на продолжение разговора. «А мне, когда исполнилось шестьдесят, думалось, жизнь заканчивается. Оказалось — нет, можно жить», — поделился таким вот никчемным воспоминанием и уткнулся в очки с толстыми стеклами. В профиль, над рукописью, он выглядел совсем старым. Противным.
Когда-то в далекой молодости работа в редакции казалась Редактору, а тогда еще просто автору, самой лучшей из всех возможных. И когда его пригласили работать в журнале в отделе прозы, был счастлив. Исполнилось почти все, о чем мечтал: общался и разговаривал о литературе с писателями, читал рукописи, порой — что скрывать — публиковал вне очереди свои рассказы и вдобавок получал за собственные удовольствия зарплату. Все это нравилось ему до сих пор, потому и не уходил на пенсию. Ладно, опубликую этого несчастного и уйду. Хватит. Так размышлял Редактор, тупо глядя на дисплей в ожидании Королевича.
Вчера исполнился месяц с той встречи, и Королевич позвонил. «А-а, — тотчас узнал по голосу Редактор, — прочитал, приходи». — «Ну и как? Надежда есть?» — «А как без надежды? Надежда была даже в ящике Пандоры», — он любил ввернуть что-нибудь из Большой Советской Энциклопедии, а в нынешние цифровые времена — из Википедии. Произнесено это было опять как бы шутя, но сегодня чувства юмора не было ни у одного, ни у другого, оба почувствовали неуместность шутки и теперь мрачно ждали встречи. Дело в том, что Королевич уже несколько раз приносил свои рассказы, но Редактор их без особых объяснений отклонял. Дескать, слабо, дескать, не наш жанр, не наш формат. Нынешнюю повесть Королевич шлифовал, как ювелир алмаз перед продажей, и очень рассчитывал на публикацию и признание писательским сообществом. Ее прочитали несколько друзей, даже известный писатель Солонец, и все одобрили, поздравили с успехом. Одобрила даже собственная жена, хотя обыкновенно посмеивалась над его писаниями. «Напечатаю, — решил он, — и сразу разведусь». В самом деле, сколько можно терпеть. Вот только Редактор… Королевич, словно между прочим, сообщил ему, что рукопись прочитали и одобрили друзья, даже Солонец, на что тот заметил: друзья друзьям бессовестно лгут. Правду говорю только я. Ну, и что ты скажешь на такую наглость? Маленький ничтожный бонапарт.
В общем, ожидания от предстоящей встречи были не радужные.
Однако улыбнулись друг другу. «Садись», — Редактор ткнул на заранее приготовленный стул, стоявший бочком к столу, как на приеме в поликлинике. И начал листать рукопись. Королевич тотчас увидел какие-то записи на полях, вычерки, стрелки, перемещающие фразы и целые сцены, и начал закипать. Надо сказать, что один из его знакомых, даже как бы приятелей, узнав, что рукопись у Редактора, ахнул-охнул. «Пропала твоя повесть! — произнес весело и уверенно. — Скажет „не формат“. Или так ее изрисует… Не узнаешь. Он тупой, как ты этого не понимаешь?» Тут дело в том, что в минувшем году он опубликовал в журнале рассказ, но нервы Редактор ему попортил, изуродовал хорошее произведение. «Что сделаешь? — с унынием пробормотал Королевич. — Другого журнала нет». — «Надо было идти к Главному!» — «Поздно», — мрачно отозвался Королевич.
Да, предсказание сбывалось. На одной из страниц Редактор остановился. «От Минска до Крыжовки, — громко зачитал он, — восемь километров на электричке». Зачитал и ждал, пытливо глядя в глаза. «Ну, — отозвался Королевич, не сообразив от ненависти, о чем речь. — Ну, может, девять». — «А если на велосипеде?» — «Не понял». — «А если пешком? Тогда сколько? Двадцать?» Королевич молчал. «Дальше, — продолжал Редактор. — Что это? Твой герой женится? С чего вдруг?» — «Так бывает в жизни», — ответил Королевич, чувствуя приближение чего-то ужасного. «В жизни бывает, а в художественном произведении не должно быть, — произнес поучительно, с явным удовольствием. — Сцену надо выбросить…»
