Генералы обступили плотным полукругом. Показалось, даже дышать стало труднее. Будто перед командующим вдруг выросла стена — враждебная, щетинистая, живущая своими тайными стремлениями, амбициями и страстями. Впрочем, почему же тайными? — как раз таки явными.
— Вот, ваше высокопревосходительство, документ, — протянул плотный лист гербовой бумаги Ермолов. — Составили заблаговременно, осталось только подписать и скрепить печатью…
— И что же в сём документе, Алексей Петрович? — спросил он, уже догадываясь, даже почти наверное зная, что написано в бумаге.
— Прошение на имя Его Императорского Величества. — Ермолов сверкнул серым недобрым глазом, седые волосы его, и так-то вечно вздыбленные, казалось, вовсе встали торчком. — О назначении генерала от инфантерии, князя Петра Ивановича Багратиона главнокомандующим Объединённой Западной армией.
— Не извольте беспокоиться, Михаил Богданович, — выдвинулся чуть вперёд Беннигсен. — Командование Первой армией останется за вами, но под началом князя.
Барклай-де-Толли потёр правую руку — ныла и болела с утра нещадно. Память о том страшном ранении с раздроблением кости близ Эйлау. Тогда, став у Гофа насмерть против всей армады Наполеона, он дал возможность именно Беннигсену занять выгодную позицию и дать сражение. А сегодня Леонид Леонтьевич в стане недругов, подталкивает подписать прошение фактически об отставке.
— Господа, мне необходимо подумать, — тихо, но твёрдо произнёс командующий Первой армией. — Надеюсь, вы не будете требовать от меня сиюминутного решения — вопрос первостепенной важности.
— Но и тянуть нельзя, ваше высокопревосходительство, — вступил Нейгардт. Этот и вовсе отирается постоянно в Главной квартире, под крылом цесаревича Константина. И выражает, стало быть, в первую очередь мнение великого князя.
И остальные — генерал-лейтенант Остерман-Толстой, генерал от инфантерии Дохтуров, генерал-квартирмейстер Толь — смотрят на него и в глазах одно: трус, предатель, немец.
Трудно немцу на Руси? Кому как — иному вольготно и сытно. И в чинах, и спокойно — особенно, если поближе к трону. А случись, что ты шотландец, которого почему-то все называют немцем? И идёт война, и происхождение твоё ставит под сомнение твой же патриотизм? Да что патриотизм — ум, знания, умение предвидеть события и строить стратегию. Наконец, личная храбрость и решительность — всё под большим сомнением. Это ли не самый тяжкий груз на душу командира?
— Понимаю, все вы ждёте решительного сражения. Но мне нужно подумать, — упрямо сжал губы Михаил Богданович. На его крутом лбу с огромными залысинами выступили капельки пота.
— Сейчас мы имеем наиболее благоприятное расположение противника, ваше высокопревосходительство, — прогудел Остерман-Толстой. Четвёртый пехотный корпус генерал-лейтенанта славился своими боевыми настроениями. И офицеры, и солдаты корпуса рвались в бой, готовы были гнать французов обратно к Неману безостановочно. Да и многие другие тоже… — Силы Наполеона растянуты от Могилёва до Витебска, от Рудни до Орши. Передушим как куропаток одних за другими!
— Армии соединились, нет больше повода откладывать ответный удар, — поддержал генерал от инфантерии Дохтуров. Его Шестой пехотный корпус тоже рвался в бой. — Нижние чины ропщут, солдаты устали отступать. Если не остановимся сейчас, будем драпать до Москвы. Этого невозможно допустить!
— Поэтому мы настаиваем, Михаил Богданович, — опять протянул бумагу Ермолов. — И я, как начальник штаба, и все мы, здесь присутствующие — настаиваем: или наступление, или подпишите прошение.
Барклай-де-Толли принял плотный лист бумаги покалеченной рукой. Прошёл к столу, припадая на повреждённую в боях ногу. Поднял усталые глаза на генералов:
— Я оставляю за собой право на решение до утра, господа. Сейчас ступайте, но к рассвету будет либо приказ по армии о наступлении, либо я подпишу сию петицию.
Генералы покинули кабинет. Командующий кликнул адъютанта Сеславина. Тот явился тотчас — лихо закрученные усы, умные глаза. Один из немногих верных людей, что не шепчут в спину «трус» и «изменник».
— Распорядитесь подать воды, Александр Никитич. Жарко, сил нет. Или, постойте, лучше чаю. Только холодного и без сахара. Спать сегодня вряд ли придётся…
Ночь словно непроницаемым пологом накрыла Смоленск, и казалось, даже раскалённый воздух просачивается через этот полог еле-еле. Душная ночь с 7 на 8 августа 1812 года.
Оператор откинулся в кресле. Удобная функциональная игрушка принимала форму тела и легко скользила вдоль длинного пульта, повинуясь мысленному посылу седока. Оператор сдвинулся влево — перед глазами одни дисплеи сменились на другие. Кривые графиков пульсировали и извивались на матовых экранах как причудливые существа, живущие своей потаённой жизнью. Скользили длинные цепочки цифр, время от времени возникали цветные диаграммы и тут же исчезали, сменяясь другими, ещё более сложными графическими построениями.
Оператор удовлетворённо присвистнул. Расположение кривых и цифры на экранах его устраивали.
Мягко мяукнул интерком, ожил динамик на пульте:
— Четвёртый, как у тебя?
— Всё идёт в штатном режиме, первый. Объект «Бар» на расчётном уровне: депрессия, неуверенность, тоска, весь комплекс предполагаемых эмоциональных и ментальных составляющих. Окружение же настроено решительно. Инициативная группа перешла к активным действиям.
