Рассказ
Павлу Бычкову 21 год. Студент четвертого курса исторического факультета Российского государственного гуманитарного университета. Рассказ — первая публикация.
Виктор смотрел, как внизу в милях под ним проплывают зеленые кляксы полей, скученные, как ворох листьев, деревеньки и тянущиеся иголками вверх рощи и перелески. Внизу, за стеклом, была полнейшая тишина, в то время как на палубе ревел и бушевал новомодный заокеанский свинг. Туба натужно гудела зычным голосом, сливаясь с контрабасом и фортепиано, а после барабанного соло их гул перекрывали то тромбон, то саксофон, то и дело терявшийся в шуме других инструментов. «Ревущие двадцатые» — так ведь окрестили недавно мыслители ушедшее десятилетие? Ближе к концу они обернулись, скорее, хрипящими двадцатыми.
Виктору иногда казалось, что он слышит этот хрип во всем: в шуме парижского трамвая посреди ночи, в криках марсельских чаек и в вопле этого новомодного джаза. Ход мыслей Виктора был прерван старческим кашлем. «Не разрешите ли к вам подсесть?» — решительно спросил подтянутый сухопарый пожилой мужчина. Судя по внешнему виду, он был из породы тех, кто обычно служит проверяющим в каких-либо бюрократических муравейниках. Не окликни он Виктора, тот принял бы его поседевшие волосы, трубку, выступающую из-под куцых усов, и портфель за атрибуты стюарда-контролера. Впрочем, трубка его была пуста: курить на верхней палубе было строго запрещено.
— Конечно, присаживайтесь, — ответил Виктор.
— Простите меня за мою настойчивость… Мне показалось, что ваше лицо мне знакомо.
— Мне тоже, — ответил Виктор. — Вы, случаем, не инспектор марсельской судостроительной компании?
— Вовсе нет, в Марселе я был всего лишь проездом. Может быть, мы встречались на фронте?
— Это вряд ли. Я служил в авиации, и всех своих сослуживцев знаю довольно близко.
— Тогда, возможно, я видел вас в газете, — улыбаясь, ответил его новый знакомый. — Летчиков любят газеты.
Виктор только улыбнулся в ответ.
— А я с самой юности моей — на войне. — После этих слов старый солдат вынул трубку изо рта и оглядел зал, как будто все в нем желали ему смерти. — Терпеть не могу то высокомерие, с которым эти гражданские смотрят на нас. Как будто это наша вина, что немцы победили в Великую войну.
Виктор подумал, что они так и не представились друг другу, и решил сделать это первым.
— Виктор Буше, — сказал он, привстав и протягивая руку через стол.
— Сержант Бернар Шарден. Я расскажу немного о себе, прервете старика, если совсем наскучу. Как я уже сказал, будучи еще очень юным, я решил стать военным: в двадцать три года я на последние деньги отправился в Южную Африку. Я бросался на пули, но они отлетали от меня прочь. А потом я как-то свыкся со всем, что меня окружало. Я прошел всю войну, а воевать в пехоте на Западном фронте — это вам не бомбы кидать с борта самолета. Какого только дерьма мы там не хлебнули, и все впустую. Мой отец проливал кровь, чтобы отдать немцам Эльзас и Лотарингию, я прошел семь кругов ада, чтобы продать им свою душу. Это все неуемный германский милитаризм — они ведь не остановятся на этой победе, а будут пытаться завоевать весь мир. Граница в считаных милях от Парижа, и никакие линии обороны нам не помогут. При желании немецкие солдаты будут стрелять по жителям Дранси или Монтрея.
Наклонившись к Виктору, его новый знакомый вдруг заговорил полушепотом.
— Весь этот безумный мир катится к чертям. Я с вами делюсь, так как вы человек военный, принимавший присягу. Я работаю теперь инженером-конструктором на секретном военном заводе под Греноблем, и там мы разрабатываем новые авиабомбы. Эти малышки будут побольше всего, что вы видели, я вам скажу, — это уже не снаряды Трубы Кайзера. Как я представлю, что будет с городом, на который их будут сбрасывать с таких вот дирижаблей, — у меня холодеет на душе. Мир катится к чертям, я вам говорю…
— Мне будущее всегда представлялось не настолько мрачным, — слегка улыбнувшись, сказал Виктор. — Впрочем, я понимаю, о чем вы.
Сержант только молча покивал головой.
— Что интересно, я ваш коллега, — продолжил Виктор. — До войны я хотел стать художником, а придя с фронта, отучился на инженера. Вот так банально все и закончилось.
— И где вы работаете?
— На Марсельской судоверфи. Строим крупнейший в мире лайнер.
— Больше «Титаника» и «Бисмарка»? — явно заинтересовавшись, спросил сержант.
— Больше, — утвердительно ответил Виктор.
— Да вы действительно, должно быть, оптимист, раз, занимаясь чем-то подобным, надеетесь на лучшее, — чуть ли не со смехом ответил вояка.
— Разве надежда — это не двигатель всего человечества? — вмешался внезапно женский голос за спиной. Собеседники практически одновременно обернулись и увидели перед собой хорошенькую молодую особу лет двадцати шести в летнем бежевом платье и длинных белых перчатках.
— Кажется, кто-то из поэтов прошлого века сказал, что надежда — это «необоримое дыхание жизни», — заключила незнакомка, присаживаясь к ним за столик.
Мужчины привстали, а потом вновь уселись на свои места.
— Элен, — сказала она, протягивая руку в перчатке Виктору. — Надеюсь, вы, господа, разрешите присоединиться к вашему спору? За другими столиками занято, а к тому же еще и страх как скучно.