____________________
– А потом говорит: я тут подумал немного, нет, ты мне не подходишь! И что я должна была делать?!
Девочка, кажется, была по-настоящему рассержена. Ия сочувственно покивала, чуть сощурилась, осторожно тронула холст рубиновым кончиком кисти. Она не любила править: поправки – это трусость. Но сейчас Ия рисовала именно страх, так что всё было верно. Надо чувствовать то, что рисуешь.
– Ну и, конечно, я тут же ушла! Он-то ждал, что я у него в ногах валяться буду. Ещё чего! У меня таких, как он…
Ия кивнула снова, размышляя, не добавить ли сюда индиго. Она любила контрасты, но рисунок и без того получался слишком насыщенным. Ия уже почти слышала крики. Кажется, женские. Странно – она думала о мужском страхе. Глубинном, немом. Одном из тех, о которых мужчины не знаю сами.
– Сколько можно? Я вот так себе и сказала: хоть какую-то гордость надо иметь?
– Правильно, – сказала Ия и взглянула на небо. Блекло-белое, в тоненьких перистых облачках. Она его нарисовала год назад и совсем не для этого мира, а теперь оно просочилось в Предел. Наверное, уже состарилось. В последнее время её картины старятся быстро.
– Вот и я о том же, – сказала девочка и спрыгнула с камня. Это был очень старый камень. Её любимый. Ия нарисовала его одновременно с холмом и рекой, на простой линованной бумаге, и он нёс на себе неизгладимый след Настоящести. Сейчас Ия уже не могла рисовать Настоящее. Только Временное – и по-своему это было прогрессом, во всяком случае, этим она себя утешала. Тогда, пару миллионов лет назад, с её лёгкой руки всё сущее получалось вечным. Ия гордилась этим, и только когда стала терять способность рисовать Настоящее, поняла, что переменчивость куда как полезнее. Вот, например, страх с её новой картины. Кажется, ещё совсем недавно из него получился бы целый мир. Насыщенный, рубиново-больной. И юная Ия гордилась бы тем, что сумела создать такой мир. А теперь – это всего лишь глубоко запрятанный страх какого-то мужчины, живущего в одном из тысяч подобных миров. Но нынешняя Ия знала, что цена этого страха ничуть не ниже, чем мира, сделанного из страха.
И всё же ей нравилось осознавать, что холм, и река, и камень, и плакучая ива над ним – всё, что она нарисовала Настоящим, останется с ней. А небо всё время меняется. Временное тоже надо уметь создавать. Это даже сложнее.
– Ну ладно, – ворчливо сказал девочка, отряхивая ладошки от налипшего мха. – Пора мне, что ли.
– Забегай, – оживлённо попросила Ия, широким мазком обводя пульсирующую на холсте жилку мужского страха. Малышка-Курьер оказалась невыносимой трещоткой, но она принесла Ие наглость. Целую унцию чистейшей наглости, флакончик с густой аквамариновой тушью. У Ии как раз заканчивалась. К тому же наглость вообще редкий товар, её, как правило, надо заказывать заблаговременно, а Ия никогда не знала, в какую картину ей придётся добавить капельку аквамарина. Аквамарин шокировал. Ия была немного склонна к эпатажу. К непредсказуемости. К Временному. Поэтому флакончик с аквамариновой наглостью, способной превратить в фарс почти любую трагедию, был ей особенно дорог.
Ия на миг оторвалась от картины и бросила взгляд на пока ещё полный пузырёк, радуясь, что не придётся лишний раз выклянчивать внесрочную поставку. Там, Наверху, к поддержанию миров в последнее время стали относиться пренебрежительно. То ли дело создание новых. Но Ия больше не заведовала этой частью мироздания. Её дело – Временное. Как боль, страх или облака.
– И где ты её только раздобыла? – вздохнула Ия с восторгом, и девочка пожала плечиками.
– Там её уж нет, – хмыкнула она и нетерпеливо добавила: – Ну, а как же мой подарок?
– А, да, – вспомнила Ия. Подарок. Курьеры работают на общественных началах, но по традиции им полагаются подарки от заказчиков. За краски надо платить – это правило для всех. У Ии чаще всего просили славу – много у неё скопилось этих розовых шариков. Она их редко использовала – люди в её мирах вполне справлялись сами, добывая славу с помощью переворотов и катаклизмов. На скуку жители миров Ии пожаловаться никак не могли.
– Ну, так что же ты хочешь? – спросила Ия.
И девочка сказала:
– Подари мне смерть.
Ия подняла глаза и впервые посмотрела на неё.
Тоненькая. Щупленькая. Как былинка. Оспинки на лице. Глаза разного цвета: желтый и оранжевый. Наверное, совсем уже старая. Только дряхлые старики приходят детьми.
Подул ветер – тонкий и сухой, словно пустынный. Ива тряхнула ветвями, заплакала каплями недавнего дождя.
– Нет, не могу, – сказала Ия и откинула со лба прядь волос тыльной стороной ладони – пальцы у неё были вымазаны в страхе.
– Ну, это уж твоя беда, – пожала плечами девочка.
Ия посмотрела на картину. Жилка стала чётче, выпуклее, пульсировала сильнее, и теперь издавала не только крик, но и запах: резкий, острый запах пота. Кому-то где-то совсем скверно. Хороший набросок получился. Живой.
Почти Настоящий, вдруг поняла Ия и вздрогнула. Не хватает буквально штриха.
– Это же Настоящее, – машинально проговорила она. – Мне нельзя дарить Настоящее. К тому же у меня всего одна банка.
– Знаю, – девочка улыбнулась мягко, сочувственно, вернув Ие её недавнюю улыбку. – Но ты ведь не можешь отказать.
