Я усѣлся поудобнѣе въ запряженный для меня «Skyd» [1], взялъ въ руки возжи и сталъ поджидать моего возницу. У одного изъ оконъ второго этажа стояла бѣлокурая молодая дѣвушка и смотрѣла на меня. Меня кинуло въ жаръ отъ ея взгляда, и я пріосанился на своемъ сидѣньѣ съ важностью какого-нибудь вице-консула. Я постарался произвести впечатлѣніе совсѣмъ еще молодого человѣка, и мнѣ удалось совсѣмъ незамѣтно стряхнуть съ носа пенсне. Меня теперь злило то, что я не расписался лейтенантомъ въ почтовой книгѣ для проѣзжающихъ.
Въ послѣднюю минуту на лѣстницѣ появился хозяинъ почтовой станціи и объявилъ мнѣ, что моему возницѣ пришлось уѣхать съ цѣлой оравой англичанъ, а поэтому онъ проситъ меня доѣхать до слѣдующаго почтоваго перегона безъ кучера. Дорога хорошая, прямая, не можетъ быть и рѣчи о какомъ бы то ни было «несчастномъ» случаѣ. «Енсъ» — такъ звали лошадь, запряженную въ мою телѣжку — прекрасно сама знаетъ дорогу, и я вполнѣ могу положиться на нее.
«Собственно говоря, имѣешь болѣе импозантный видъ, когда рядомъ съ тобой сидитъ возница и правитъ лошадью», — подумалъ я. Но тутъ нечего было дѣлать, и мнѣ пришлось волей-неволей отправиться въ полномъ одиночествѣ. Я кинулъ порядкомъ-таки пламенный взглядъ на окно второго этажа и выѣхалъ съ почтоваго двора.
Было жарко, я разстегнулъ свою куртку и предоставилъ «Енсу» избрать какой угодно аллюръ. Мѣрное и безостановочное покачиваніе рессоръ совсѣмъ меня укачало; я наклонилъ голову, не желая, чтобы носъ мой слишкомъ загорѣлъ отъ солнца, и принялся мечтать о красивомъ дѣвичьемъ лицѣ тамъ, въ окнѣ второго этажа. — Кто знаетъ, — думалъ я, — не спустилась ли она внизъ и не заглянула ли въ почтовую книгу. Какъ глупо, что я не приписалъ себѣ какое-нибудь званіе, какой-нибудь титулъ. Развѣ я не могъ бы назвать себя негоціантомъ или даже рантье? Понятно, могъ бы. Вотъ что выходитъ, когда человѣкъ слишкомъ ужъ скроменъ.
Мы отъѣхали семь или восемь километровъ отъ почтовой станціи, когда «Енсъ» вдругъ остановился. Онъ стоялъ неподвижно и имѣлъ такой видъ, какъ будто что-то позабылъ. Я не хотѣлъ ему мѣшать — его частныя дѣла меня нисколько не касались, и онъ долженъ былъ самъ съ ними справляться. Да кромѣ того, стояла прекрасная погода, и передъ нами разстилалась очень хорошая дорога.
Такъ простояли мы неподвижно посреди дороги добрыхъ полчаса, — никто изъ насъ не хотѣлъ зарушать молчанія. Я закурилъ трубку, нисколько не стѣсняясь, поглядѣлъ на часы и принялся чистить штопоръ, который нашелъ у себя въ карманѣ,- однимъ словомъ, развлекался, чѣмъ ногъ. Кнутъ же я тщательно запряталъ подъ ноги.
Постоявъ еще немного, «Енсъ» вытянулъ впередъ одну ногу, затѣмъ другую, и мы опять покатили. Мнѣ показалось, что у него былъ нѣсколько сконфуженный видъ.
Жара усиливалась, я изнемогалъ, и меня все сильнѣе клонило ко сну. Машинально завязывалъ я узелъ за узломъ на возжахъ и опять сталъ мечтать все о той же молодой дѣвушкѣ съ почтовой станціи. У нея были большія бѣлыя руки и удивительно живой, быстрый взглядъ, сильно оживлявшій ея лицо. Я былъ, такъ сказать, весь полонъ ею. Зачѣмъ стояла она тамъ, наверху, и смотрѣла на меня? Навѣрно, я возбудилъ ея любопытство, и по всей вѣроятности, она въ эту минуту перелистываетъ почтовую книгу. Да, не можетъ быть сомнѣнія, что она поспѣшила узнать, кто я. Но я не сообщилъ о себѣ никакихъ свѣдѣній, а между тѣмъ мнѣ представлялся прекрасный случай присвоить себѣ какое угодно положеніе, и я не воспользовался этимъ случаемъ. Я просто написалъ тамъ свою фамилію. Всему виною моя скромность. Развѣ я не могъ и, пожалуй, совершенно основательно, назвать себя начальникомъ отдѣленія или архитекторомъ? Что же я на самомъ дѣлѣ?.. Я все больше и больше злился на себя и, въ концѣ концовъ, это прогнало мой сонъ. Я сидѣлъ теперь совершенно прямо и клялся себѣ, что могъ бы съ такимъ же, если не большимъ, успѣхомъ назваться естествоиспытателемъ или путешественникомъ-изслѣдователемъ неизвѣстныхъ странъ. Положительно, это было бы интересно изъ-за тѣхъ опасностей, которыя приходится переживать этимъ господамъ. Столько-то я уже зналъ объ этихъ профессіяхъ.
Я совсѣмъ пересталъ обращать вниманіе на «Енса». Тяжеловѣсно и равнодушно шагалъ онъ по дорогѣ, мѣрно ударяя копытами и безъ всякой необходимости поднимая пыль. Вдругъ онъ вторично опустилъ голову, нѣсколько разъ пожевалъ губами и опять остановился. Да, не могло быть ни малѣйшаго сомнѣнія, — онъ стоялъ, и безъ какого бы то ни было слѣда смущенія или неловкости.
Мои мысли были до того заняты молодой дѣвушкой, что я только спустя нѣкоторое время послѣ того, какъ телѣжка остановилась, замѣтилъ, что мы стоимъ. Но, замѣтивъ это, я даже привскочилъ на мѣстѣ: — Ты можешь благодарить твоего Творца, что я сижу и думаю о совсѣмъ иныхъ предметахъ, а не о тебѣ и дорогѣ,- сказалъ я громко, обращаясь къ нему. Мною овладѣла страшная досада, и я не могъ дольше сдерживать моихъ чувствъ. «Енсъ» продолжалъ стоять совсѣмъ тихо, не шевелясь, съ опущенной головой, точно онъ засунулъ палецъ въ носъ и надъ чѣмъ-то глубокомысленно размышлялъ. Я привсталъ, чтобы посмотрѣть: быть можетъ, какъ разъ подъ его ногами лежитъ ребенокъ или большой камень, или стволъ дерева. Я оглядѣлъ все самымъ тщательнымъ образомъ, но ничего не замѣтилъ. Тогда я поднялъ кнутъ и ударилъ «Енса». Онъ не тронулся съ мѣста, только откинулъ голову назадъ, какъ бы говоря: «берегись!» Это меня взбѣсило. — Самъ берегись! — отвѣтилъ я и ударилъ его вторично. Тогда онъ выставилъ впередъ одну ногу, принялъ такой видъ, какъ будто собирался высказаться передъ цѣлымъ собраніемъ, и издалъ какой-то звукъ, но затѣмъ не сказалъ больше ни слова.
